Сказки старого дома

— Нельзя поверить в невозможное!

— Просто у тебя мало опыта.

Алиса в Зазеркалье

В одном старом переулке стоял дом. Переулок столько раз переименовывали, что никто не помнил его настоящего названия и говорили просто «там, за углом». Дом давно хотели снести, и жильцы уже мечтали о новых квартирах. А пока в доме жили загадочные звуки, несколько странных историй и старый домовой.

Домовой жил в квартире номер семь, на антресолях, до потолка заваленных старым хламом. Поселился он там много лет назад вместе с одной дамой, с которой был в большой дружбе. Соседи поговаривали, что незадолго до смерти дама выжила из ума и спрятала свои драгоценности, чтобы они не достались большевикам. Спрятала и забыла куда. Её родственники не раз переворачивали всё вверх дном, обыскивая дом. Старуху это очень забавляло.

— Хотите знать, куда я спрятала драгоценности? Я тоже! Не помню! — хохотала она.

Прошло немало лет, и все стали забывать старуху, перестали верить в домовых и искать клады. И домовой неоднократно подумывал покинуть дом, в котором никому не был нужен. Конечно, он по-прежнему исправно выполнял свои обязанности: шаркал по ночам в коридоре, ухал в вентиляционные отверстия, стучал по трубам и завывал под дверью. Но работа не доставляла ему никакого удовольствия.

В свободное время он лежал у себя на антресолях, почитывал книжку «Домоводство», разглядывал фотографии в старых журналах, которыми был завален коридор, и слушал, что происходит внизу.

Внизу жили: папа Лев Владимирович, мама Марина Николаевна, дочь Наталья Львовна и кот Монах.

Глава семьи, Лев Владимирович, был редактор. Ему всегда было некогда — он никак не поспевал за современностью. С утра он запирался в своей комнате и работал. Оттуда доносилась тихая музыка. Когда подходило время обеда, папа выскакивал из комнаты, крича, что опаздывает. На ходу запихивал в рот бутерброд и убегал.

Мама, Марина Николаевна, была певица. Она служила в театре. Утром Марина Николаевна уходила на репетиции, а вечером на концерты и спектакли. Домовой помнил славные времена, когда Наталья Львовна была маленькая, и Марина Николаевна репетировала дома. Домовой свешивался с антресолей и подпевал.

— В этом доме невозможно репетировать! Такое гулкое эхо! — сердилась Марина Николаевна.

Наталью Львовну звали Ташка. Ташке тоже было некогда — с утра она уходила по делам и возвращалась к вечеру.

Кота два месяца назад сосед Серёжа подобрал на пустыре возле церкви. Подобрал и принёс Ташке. Кот был чёрным как ночь и ушлым, как всякий бродяга. Марина Николаевна поморщилась, но кота оставили и назвали Монах. Монаху вывели блох, и он стал благонадёжным домашним котом.

Лев Владимирович любил весёлые компании и свежие новости, Марина Николаевна любила чистоту, Ташка — сказки.

А домовой любил эту семью, ведь Марина Николаевна была внучкой его приятельницы, той самой, про которую рассказывали всякие странные истории.

Любил, но держался в стороне. Дело в том, что нынешние хозяева квартиры, во всяком случае взрослые, совершенно не верили в домовых. Они вообще с детства ни во что не верили.

Жили они шумно и дружно.

— Нет! Как вам нравится название статьи «Чистота помыслов»? — спрашивал Лев Владимирович.

— Блестяще! Только не раскидывай свои грязные вещи по всей квартире! Неряха!.. — восклицала Марина Николаевна прекрасным меццо-сопрано.

— Блестяще? Это же пошлость! Сама неряха! — отвечал Лев Владимирович бархатным баритоном.

— Это я неряха?!

Домовой в такие минуты садился на край антресолей и гадал, кто победит: меццо-сопрано или баритон.

— Название будет «Чёрная дыра».

— Боже мой! Я так и умру: в чёрной дыре и безвестности! — однажды воскликнула Марина Николаевна, возвела глаза к потолку… и увидела домового.

— Крыса! — закричала Марина Николаевна, указывая на антресоли.

— Где? — оживился Лев Владимирович.

— Вон же, вон!

— Крыса! Крыса! — в восторге закричала Ташка.

— Я с вами поседею! Крыса! Нужно срочно выкидывать весь старый хлам! — воскликнула Марина Николаевна.

— Это живая история! — пропел баритон.

— Либо живая история, либо живая я! — крикнула мама, переходя на колоратурное сопрано, и ушла в комнату.

Ташка и Лев Владимирович переглянулись.

— Лучше живая мама, — тихо сказала Ташка.

— Придётся выбрасывать! — сказал Лев Владимирович и уставился на корешки журналов. — Нет, только не это! Моя лучшая публикация! — Откуда-то из середины стопки он выхватил журнал и нежно прижал его к груди.

И вдруг десятилетиями копившаяся груда закачалась, подумала и лавиной посыпалась…

— О! — застонал папа. — Что же теперь делать?

— Убирать, — предложила Ташка.

И тогда Лев Владимирович решительно взял тряпку.

— Мы начинаем новую жизнь! — объявил он в глубь квартиры. — Жизнь без прошлого!

Папа протёр под зеркалом и стал скидывать газеты и журналы на середину комнаты.

— Выбрасывай, Ташка, выбрасывай! — приговаривал он.

— Папа, комиксы!

— Надо жить сегодняшним днём!

— Французский журнал! — кричала Ташка.

— Вон! — рычал папа, размахивая тряпкой…

С замиранием сердца наблюдал домовой за действиями хозяина. Дом давным-давно отвык от уборки: первый слой пыли был заложен ещё в славные времена прабабушки, той самой, с которой домовой был в большой дружбе. А уж когда Лев Владимирович стал пихать на антресоли лыжи, он не выдержал.