Санкт-Петербург
Февраль 1826 года.
Снег пополам с дождем полз грязной кашей по брусчатке мостовой. На набережной Фонтанки подле Цепного моста – в месте модном и обычно бойком – сейчас вовсе не было прохожих, лишь запряженный тройкой экипаж ожидал хозяев у крыльца длинного серого дома с плоским мраморным балконом, да чуть правее, прижавшись к решетке набережной, мокла ямская пролетка.
На козлах экипажа тихо переговаривались кучер и лакей. Оба уже подзамерзли и теперь строили предположения, сколько им еще придется ждать. Лакей, разминая ноги, спрыгнул на мостовую, и, разглядев в впотьмах извозчика, прикрытого теплой попоной, попенял кучеру:
– Вон гляди, справный человек запасся, а у тебя даже попоны нет.
– Так барыня уже скоро выйдет, – отозвался кучер, прекрасно сознававший, что сплоховал, и нужно было захватить с собой попону, но лакей его уже не слышал: увидев, что дверь дома отворилась, он побежал к крыльцу.
Первой вышла хрупкая дама средних лет, а за ней появилась высокая девушка в собольей шубке. Она тут же подхватила даму под локоть и помогла той сойти со скользких ступеней. Лакей распахнул дверцу экипажа и откинул подножку. Радостно суетясь при мысли, что ожидание на холоде наконец-то закончилось, он помогал хозяйкам разместиться в экипаже, кучер расправлял вожжи, и оба они уже не вспоминали о бестолковом вознице, поджидавшем седоков на безлюдной улице.
Никто из них не заметил, что странный извозчик скинул с плеч попону и достал из-за пазухи закутанный в мешковину сверток. Еще через мгновение в его руке блеснул зажженный фонарь. Извозчик торопливо вытащил из него свечу и сунул ее внутрь свертка. Чуть помедлив, он убедился, что пламя пробилось сквозь мешковину, а потом, в несколько шагов преодолев расстояние до экипажа, стал около запяток. Разглядев за стеклом заднего окошка силуэты двух шляпок, он тихо хмыкнул и бросил горящий сверток в давно облюбованное место – узкую щель между платформой и кузовом. Сверток застрял, но вопреки его ожиданиям держался еле-еле. Поняв, что намотал слишком много тряпок, извозчик в растерянности замер, но исправлять оплошность было уже поздно: экипаж тронулся, а сверток на его запятках вовсю горел.
«Да и черт с ним, все равно никуда не денутся», – успокоил сам себя злоумышленник. Он оглянулся по сторонам, проверяя, нет ли свидетелей, но набережная казалась совершенно безлюдной. В ожидании, он стал у своей пролетки. Прогремевший взрыв разнес тишину в клочья. У Цепного моста ржали перепуганные лошади и кричали люди. Убедившись, что дело сделано, извозчик развернул свою пролетку и помчался прочь.
День у генерала Бенкендорфа выдался тяжелым, а вечер, похоже, обещал быть еще хуже. Сегодня он с самого утра заседал в Петропавловской крепости – разбирал протоколы допросов участников декабрьского восстания. Спешили очень – государь потребовал доклада, и оставшийся без обеда Александр Христофорович к вечеру изрядно устал. Он уже собирался домой, когда в крепость примчался посланец от генерал-губернатора. В крайне сумбурной записке граф Голенищев-Кутузов сообщал, что на набережной Фонтанки случилось чрезвычайное происшествие: у Цепного моста неизвестные злоумышленники взорвали карету графини Чернышевой. Пострадавшие дамы – мать с дочерью – возвратились в дом графа Кочубея, откуда они вышли всего за пару минут до взрыва. Генерал-губернатор нижайше просил Бенкендорфа незамедлительно выехать к месту преступления и возглавить расследование столь невиданного в столице события.
Каков слог! Как будто после декабря столицу можно было хоть чем-нибудь удивить… Впрочем, выбирать не приходилось, и Александр Христофорович отправился к Цепному мосту. Жандармская команда уже оцепила место взрыва. Старший у них – щеголеватый молодой капитан, произносивший свою самую русскую из всех фамилий Иванов с ударением посередине, – провел начальство к полуобгоревшему экипажу. Лошадей видно не было, и генерал поглядел по сторонам в их поиске.
– К графу Кочубею увели, ваше высокопревосходительство, – уловив его взгляд, подсказал жандарм, – и слуги там же, и обе пострадавшие дамы. Но мы, прежде чем их отпустить, порасспросили кучера и лакея. Те хозяек своих сегодня очень долго ждали, и оба в один голос утверждают, что набережная совсем пустынная была, но какой-то извозчик все это время стоял неподалеку от них.
– Какие же седоки в такую погоду?
– Вот и я так подумал! Начал слуг допрашивать, да только оба ничего толком сказать не могут. Мелют, что извозчик попоной накрывался, а лошадь у него была темной, вот и весь их сказ, – отозвался Иванов.
Александр Христофорович оглядел экипаж. У того отвалились задние колеса, а часть, лежащая на земле, сильно обгорела, и даже в полутьме было видно, что брусчатка рядом с каретой выбита. Генерал подошел к подозрительному месту и убедился, что он не ошибся: на набережной, прямо у въезда на мост, выделялась большая яма.
– Так что же пытались взорвать? – вслух подумал Бенкендорф.
– Нет ясности, ваше высокопревосходительство, – откликнулся капитан, – Да только не похоже, чтобы мост взрывали. Зачем на брусчатку заряд класть, если его можно снизу, стоя на льду, к балкам прикрепить? Нет-с, бомбу с моста под карету кинули!
