Сизые зрачки зла - [3]

Ответа у нее не было. Она была богата, красива, умна и… совершенно не нужна своему любимому.

«Наверное, дело во мне, – бичевало душу запоздалое прозрение – со мной что-то не так, если я вызываю в красивом, полном сил мужчине лишь дружеское участие».

Да уж! В ней явно чего-то не хватало, раз с ней можно только дружить. Сама виновата – по-мужски увлеклась делами, никто не сможет полюбить конторщика…

Вера прекрасно понимала, что губит собственное счастье, но ничего не могла с этим поделать. Так сложилась жизнь, что ее отец – граф Александр Чернышев – погиб в двенадцатом году, оставив после себя вдову с четырьмя детьми на руках. Вера его помнила смутно, в глубине памяти теплилось воспоминание о больших ласковых руках, любви и защищенности, и теперь, тринадцать лет спустя, образ отца стал для нее идеальным, почти святым видением, а служение его памяти – потребностью души. Она изо всех сил старалась хоть в чем-то заменить родным покойного главу семьи и ликовала, когда это удавалось. Вера часто видела отца во сне, она рассказывала ему о том, как старается стать опорой матери, а тот ласково хвалил ее, называя «моя девочка». Утром Вера просыпалась счастливой, а мягкий, глубокий голос отца еще долго звучал в ее ушах.

Эти сны сыграли с ней странную шутку. Два года назад, когда дочка еще не выезжала, Софья Алексеевна взяла ее в гости в одно из подмосковных имений. Хозяйка поместья, бывшая до замужества знаменитой оперной дивой, получила в подарок от любящего мужа собственный театр, куда теперь с удовольствием приезжал на спектакли весь высший свет Москвы. Назвать театр домашним можно было лишь с очень большой натяжкой. Вере тогда показалось, что он ничем не отличается от Большого: так же несколько ярусов блистающих золотом лож окружали широкий партер с множеством бархатных кресел. Но все ее восторги от роскоши зала и прекрасной музыки сразу забылись, когда на сцену вышел изумительно красивый блондин, и дело было не в его внешности, а в том, как он пел. Вера услышала голос из своих снов. Тот же ласкающий душу тембр баритона, те же сердечные интонации. Душа сразу же сделала свой выбор, и Вера… влюбилась.

В тот же вечер она добилась того, чтобы ей представили белокурого баритона. Маркиз Харкгроу – так именовался этот красивый молодой англичанин вне сцены – оказался умным, прекрасно воспитанным и очень обаятельным. Младшая дочь Чернышевых Любочка – обладательница не слишком сильного, но красивого голоса и абсолютного слуха – упросила мать пригласить маркиза к ним в дом, чтобы она смогла спеть для оперной знаменитости. Лорд Джон приехал, послушал девочку и предложил Софье Алексеевне заниматься с ее дочкой вокалом в то время, пока он будет в Москве. Дальше все оказалось лишь вопросом времени – обаятельный англичанин сразу расположил к себе Софью Алексеевну и ее дочерей, да и единственный сын графини в свой первый же свой отпуск подружился с ним. Маркиз был знатен, богат, им восхищались в лучших домах Москвы, и Софья Алексеевна со всей щедростью русского сердца приняла его в собственную семью. Она так и не догадалась, как страдает по голубоглазому баритону ее такая сильная и всегда разумная старшая дочь.

«Все считают Джона чуть ли не родней. Когда все свои, то никто ни в кого не влюблен, а все дружат. Ну и как поступить? Набраться храбрости и сделать первый шаг?.. Но ведь это неслыханно! Если мама узнает, она ужасно расстроится», – терзалась Вера.

Она слишком дорожила своими отношениями с матерью, и ни за что на свете не хотела бы ее разочаровать. Нет, вариант с объяснением казался явно неподходящим. Оставалось поступать так, как делала все эти два года: терзаться, но молчать. Вера вновь провела пальцем по портрету своего кумира. Руки она прятала в муфте, чтобы никто не видел ни миниатюру, ни пальцы. Подобных уловок за два года своей тайной любви она придумала немало, но ближе к заветному предложению руки и сердца они ее так и не продвинули.

Увидев, что впереди показалась трехэтажная светло-бежевая громада их дома, а под морозным солнцем засверкал белый мрамор его колонн, Вера постаралась успокоиться. Пора спрятать собственные заботы – ее ждут дела семьи. Не хотелось слишком беспокоить мать, но надо же узнать, что та скрывает. Как говорится: «кто предупрежден, тот – вооружен». Вера собиралась мягко навести Софью Алексеевну на нужные темы, и нащупать в ее ответах крупицы правды. Она вздохнула, привычно переложила портрет Джона из муфты в карман шубы и откинула медвежью полость.

– Пожалуйте, барышня, – торжественно объявил кучер, помогая ей переступить из саней на мраморные ступени крыльца.

– Спасибо, Архип!

Вера прошла в услужливо распахнутую рослым лакеем дверь, а кучер, легко щелкнув вожжами, направил рысака к конюшне – приземистому зданию в глубине двора. Вера отдала слуге муфту и перчатки, расстегнула шубу и потянула ее одной рукой с плеча, другой пытаясь нащупать в кармане драгоценную миниатюру. Но маленького овала в золотой рамке не было, карман был пуст.

«Господи! Да что же это?..»

Вера порылась в другом кармане – бесполезно. Портрет исчез. Она растерянно уставилась на свои руки, потом на темно-синий бархат, покрывающий мех шубки, затем на пол. Миниатюры нигде не было. Скорее всего, та выпала на крыльце или в санях. В надежде увидеть свою драгоценность на ступенях Вера выскочила на крыльцо, и опять ничего не нашла.