ПОСВЯЩАЕТСЯ В. ГАРШИНУ
Вы имеете понятие о «шариках» [1]? Кто эти «шарики»?!
Это маленькие крошечные существа, дети, добрые ребята с кроткими и наивными глазками и рожицами; дети безысходной нужды, горя, дети задворков и «уайт-чеплей», выполняющие грандиозную миссию.
Они работают в глубоких пароходных котлах, куда не проникает ни один луч солнца, где темно, душно, сыро, а подчас сухо до того, что приходится каждые пять минут вылезать и брать несколько глотков воды и воздуха, чтобы продолжать дальше… Что дальше? Вечную, притупляющую детский мозг и нервы обивку котла шкрабками, ломиками и молотками.
Вот работа шарика!
Он стучит с утра до вечера, обивая с котла накипь и тем предупреждая взрыв.
Несколько слов о котле и его накипи.
Если пароход сравнить с человеческим организмом, то трюм – его желудок, а котел – сердце.
Как и сердце, котел подразделяется на три или четыре (смотря по величине его) топки, или предсердия и желудочки, и целую сеть дымогарных труб – вен и артерий.
Здесь весь рейс бьет кровь – адское пламя, и вокруг клокочут вода и пары, приводя пароход в движение.
Но котел, как и большая часть сердец, предрасположен к разрыву. Причины на то разные, и главная – ожирение.
Котел, находясь под парами два-три месяца, жиреет. Топки и грубы его от кипячения воды обкладываются снаружи рыхлой накипью – и деятельность парализована. Получается слабый проводник тепла, следует накаление и растяжение металла и в итоге – взрыв.
Но если шарики постарались, то «сердце» будет «биться» правильно не один рейс и пассажиры не взлетят на воздух.
Вот они, наши хранители – шарики!
Пройдем к ним!
Пароход Добровольного флота.
Трехмачтовый гигант три дня тому назад вернулся из дальнего плавания.
Идет обычный, ежегодный ремонт. Все подновляется.
Палубная и машинная прислуга суетится, конопатит, чистит, перетирает, красит, и получается впечатление гигантской мастерской с оглушительным шумом и стуком.
Пройдем в машинную. Под нами – пропасть. Темная, она сквозит меж железных, гладко отполированных решеток, лесенок, целой системы связей, труб, цилиндров, подшипников и насосов. Сквозят бледные и колеблющиеся огоньки, то появляющиеся, то исчезающие.
Снизу доносится стук, отрывистая брань, свист, хохот, говор и слова удалой матросской песенки.
Спустимся вниз, только осторожнее.
Ниже, ниже! Свет ясного солнечного дня погас, и мы спускаемся во мраке, то и дело натыкаясь на всевозможные отверстия, трубы и рискуя каждую минуту свернуть себе шею.
Где же наконец котел?! О, это «сердце» спрятано глубоко, глубоко!
– Вам к шарикам? Сюда, направо, – раздается сбоку чей-то предупредительный голос, и перед вами вырастает черный как дьявол кочегар с теплящейся в руке свечкой.
Несколько головоломных спусков, и мы – у цели. Перед нами – большой цилиндрический котел с целой надстройкой над ним стальных и железных ребер. Из круглого небольшого отверстия в котле – горловины вылетает оглушительный стук, словно внутри кузня. Шарики – здесь.
– Эй, старшина, горбун! – кричит кочегар, припадая лицом к горловине.
Стук моментально утих, сердце перестало стучать, биться. В темной горловине блеснула свеча, и вынырнуло наружу черное, выпачканное, но симпатичное личико. Взгляд карих, бархатистых глаз, тревожных я быстрых, как молния, окинул нас с ног до головы, как бы спрашивая:
«Чего вам от нас надо?»
Пока глаза вопрошали, детская ручка повернула горящую свечу вбок, и свеча вырисовала позади него выше плеч острый угол.
– Горбун, покажи им, как вы работаете.
Кочегар поручил нас ему и исчез.
Горбун!
Легкая тень облачком набежала на это милое и наивное личико, и все мускулы его дрогнули. Словно кто-то взмахнул хлыстом и ударил его больно-больно.
– Пожалуйте, – пригласил горбун, – только осторожнее, а то сорветесь!
Здесь я покину вас, читатель. На мне – непромокаемый плащ, которым снабдил меня добрый механик… А вам вот свеча, уткнитесь в горловину, и вам будет все видно и слышно.
Я сперва пролезаю в горловину ногами, а затем – торсом.
Ноги мои скрючились, зацепились за какие-то трубы, и я весь застрял в узком и тесном пролете.
Что за черт! Дождь, грязь, слякоть.
Крупные капли грязи падают мне на лицо, руки, залепляют глаза, рот, уши.
Где я? Оглядываюсь. Вокруг – полусвет, несколько мерцающих и дрожащих свечей, сотни мелких черных труб, и из-за труб с разных сторон на меня глядят насмешливые и недоумевающие глазки – синие, карие, серые и детские выпачканные рожицы.
Вот они – шарики!
Маленькие, хрупкие, нежные, кажущиеся вдвое меньше от разных принятых ими поз, еле прикрытые, каждый с зажженной и прыгающей свечой на длинной проволоке, они отложили молотки в сторону, оставили работу и глядят на меня, как на свалившееся сверху чудище.
Такими глазами смотрит на меня и подсевший ко мне горбун.
С чего начать?
– Отчего, – задаю я вопрос, – здесь так сыро? Откуда эти капли, эта вода, грязь?
– А это, видите, – поясняет с улыбкой старшина, – котел отпотевается. Так всегда, когда пароход приходит и пар выпустят. Три дня после котел потеет. Вот и сыро. Ну, вы! Чего стали?! Скоро экзамен, а вы много сработали?! Жи-и-ва! – прикрикнул старшина на шариков.