ПРОЛОГ
ВОЙНА И СЛУХИ О ВОЙНЕ
Сумерки уж перешли в ночь,
Последний блик исчез.
Лошади в конюшнях,
А дети в колыбелях.
Но прежде, чем кончится день,
И прежде, чем он замрет,
Настанет Час Длинных Свечей,
Грядет Час Длинных Свечей,
Близится Час Длинных Свечей,
Настанет Час Длинных Свечей.
Народная песня вандестов-мореплавателей, которой обычно завершается день.
Ощущая добрую тяжесть отполированной рукояти в ладони, Харбард в неспешном вольном ритме рубил сверкающим топором дерево, отхватывая щепу и вдыхая смолистый запах.
Он мог бы призвать на выручку свои прежние силы и шутя прорубиться через чащобу, как некогда на поле брани прорубался сквозь толпы врагов, но уже давным-давно Харбард не имел такой охоты.
Нет, правда, диковинно — тот, кому нипочем было окунуться по пояс в кровищу, теперь не мог и дерева свалить.
Харбард изготовился нанести последний удар, на глазок прикидывая, куда упадет ствол. Древняя сосна оказалась непокорной — он чуть промахнулся, и дерево, протестующие заскрипев, повалилось. Комель задел Харбарда, угодив ему в плечо, выбил из руки топор и сбил навзничь самого лесоруба.
Сдавленное проклятие вырвалось у Харбарда как бы ненароком — ругань давно осталась в прошлом. Он поднялся, отряхиваясь, деловито ощупал плечо, делая вид, что совсем не больно. Следовало быть повнимательнее и не лениться — сумел бы этого избежать.
Стареем, подумалось ему. Ну да ладно.
Харбард поднял с земли топор и начал срубать ветви толщиной с руку, остановившись лишь в нескольких футах от вершины, там, где ствол стал заметно тоньше. Одним махом срубил верхушку и, опустив топор, принялся руками отдирать толстые лоскуты сырой коры, словно кожуру с банана. Славно вот так, мимоходом, взять да и свалить дерево, однако с корой дело обстояло потруднее — никак нельзя задеть нежную древесину лезвием топора. Харбард понимал, где требуется сила, а где — сноровка.
В считанные минуты ствол предстал во всей своей наготе, превратившись в обыкновенное бревно. Остатки коры и ветви, когда подсохнут, будут отличнейшей растопкой.
Дойдя до середины оголенного ствола, Харбард отступил на шаг к комлю, прикидывая на глаз толщину, после чего нагнулся и, крякнув от натуги, взвалил дерево на плечо. Ну и тяжелое же ты!.. С каждым разом все тяжелее вас таскать.
Босые ноги по щиколотку погрузились в утрамбованную землю ведущей вниз с холма к парому тропинки, огибавшей его хижину. Пара десятков бревен лежали в ряд крест-накрест на каменной ограде, подсыхая на солнышке; Харбард сбросил бревно в свежий рядок, деревянными клиньями сдвинув его чуть в сторону от остальных, и, подбоченившись, пригляделся.
Не хватит ли? Поддерживать паром в порядке — значит своевременно заменять подгнившие бревна. А кто знает, когда подгниют бревна, что выстилали палубу парома?
Высоко в синеве среди разбросанных по небу облачков, неторопливо планируя на воздушных потоках, кружил ворон.
— Привет тебе, Хугин, — произнес Харбард на языке, который был древнее отлогих холмов, поднимавшихся за его хижиной. — Что поведаешь?
— Война, — прокаркал в ответ ворон. — Война и слухи о войне.
У Харбарда вырвался вздох. Когда-то, стоило ему услышать подобное и представить себе звон топоров и треск ломающихся копий, как кровь начинала быстрее бежать по жилам. Но те времена давно уж миновали, ныне Харбард предпочитал занятия поспокойнее.
— Рассказывай, — молвил он.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ХАРДВУД, СЕВЕРНАЯ ДАКОТА
— Не хочешь посадить самолет, Йен? — проорал рыжеволосый летчик сквозь рев единственного двигателя «Лэнса».
Даже за два с лишним часа на борту машины Йен так и не смог привыкнуть к этому реву.
Йен Сильверстейн тряхнул головой.
— Нет уж, благодарю.
Усмешка застряла где-то в груди, пальцы вцепились в ручку управления. Наверное, не стоило просить Грега дать ему чуть-чуть полетать. Йен попросил просто так, шутки ради, а Грег Коттон возьми да и согласись, а после, когда Йен взялся за ручку, то и автопилот вырубил. Йен еще не успел дотянуться ногами до педалей.
Вообще-то летать — не такое уж сложное занятие, хотя нервотрепка жуткая. Тут и машину держи ровно, чтобы носом не клевала, и вниз гляди, чтобы ненароком не проскочить то, что Карин Торсен в шутку окрестила «Международным аэропортом Хардвуда», и при всем при том еще и снижайся.
— Ладно, — отозвался Грег. — Понял.
— Чего?
— Понял, говорю. Я уже веду, так что все — можешь отпустить. Кроме шуток.
У Йена невольно вырвался вздох облегчения, он откинулся в кресле второго пилота и вытер пот с ладоней о штаны.
Две тысячи футов над Хардвудом, небо ясное, воздух прозрачный, ни следа инверсии, отметившей траекторию снижения «Лэнса» сквозь тонкую пелену облаков — вся она осталась там, милей выше.
Грег пустил машину в не очень крутой, так называемый минутный разворот, однако желудок Йена вдруг оказался во рту. Чувство было такое, словно он сам распластался на боку самолета.
А за ветровым стеклом, залепленным разбившимися букашками, как на ладони раскинулся Хардвуд. И что же представало взору Йена? Зернохранилища и еще какие-то склады вдоль Мэйн-стрит в западной части города, общественный бассейн, который и использовали-то от силы раз-два в году по неделе или две, в зависимости от погоды, футбольное поле, школа и сотни две домиков на обсаженных вязами улицах.
