Серафина открыла глаза и внимательно осмотрела полутемную мастерскую в надежде приметить крыс, которые оказались настолько глупы, что осмелились явиться на ее территорию, пока она спала. Девочка знала, что они где-то здесь, за пределами ее ночного видения, прячутся в тенях и трещинах обширного подвала под огромным особняком, готовые стянуть все, что плохо лежит на кухнях и в кладовых. Большую часть дня Серафина дремала в своих любимых укромных местечках, но именно здесь, свернувшись на старом матрасе за ржавым паровым котлом в безопасности мастерской, она по-настоящему чувствовала себя дома. С грубо сколоченных стропил свешивались молотки, отвертки и прочие инструменты, и воздух был насквозь пропитан знакомым запахом машинного масла. Вглядевшись и вслушавшись в окружающую ее темноту, Серафина сразу подумала, что сегодня отличная ночь для охоты.
Много лет назад ее папаша работал на строительстве Билтморского поместья и с тех пор так и жил, ни у кого не спросясь, тут, в подвале. Сейчас он спал на топчане, который потихоньку сколотил себе позади длинной стойки с припасами. В старой железной бочке еще светились угли: на них отец несколько часов назад приготовил ужин – курицу с овсянкой.
За ужином они жались поближе к огню, чтобы хоть немного согреться. И, как всегда, Серафина съела курицу, а овсянку оставила.
– Доедай, – заворчал папаша.
– Уже доела, – ответила она, отставляя полупустую жестяную тарелку.
– Все доедай, – проговорил он, подталкивая тарелку обратно, – а то так и останешься размером с поросенка.
Папаша всегда сравнивал Серафину с поросенком, когда хотел вывести из себя. Он надеялся разозлить ее до такой степени, что она сгоряча проглотит мерзкую овсянку. Но она на это не купится. Больше не купится.
– Ешь овсянку, поросенок, – не унимался отец.
– Я не буду есть овсянку, па, – ответила Серафина, слегка улыбнувшись, – сколько бы ты ее передо мной ни ставил.
– Но это же просто перемолотое зерно, девочка моя, – сказал он, вороша палкой горящие ветки, чтобы они легли так, как ему хотелось. – Все любят зерно. Все, кроме тебя.
– Ты же знаешь, я не выношу ничего зеленого, или желтого, или всякой гадости вроде овсянки, па, так что хватит ругаться.
– Если б я ругался, ты б не такое услыхала, – проговорил он, тыча палкой в огонь. – Но тебе надо доесть ужин.
– Я съела то, что съедобно, – ответила она твердо, словно подводя черту.
Потом они забыли про овсянку и заговорили о другом.
Вспомнив ужин с отцом, Серафина невольно улыбнулась. Что может быть лучше, – не считая, скажем, сладкого сна на согретом солнцем подоконнике подвального окошка, – чем добродушная перепалка с папашей.
Осторожно, чтобы не разбудить его, Серафина поднялась с матраса, тихо пробежала по пыльному каменному полу мастерской и выскользнула в длинный коридор. Она еще терла глаза спросонья и потягивалась, но уже ощущала легкое волнение. Тело трепетало в предвкушении новой ночи. Ее чувства пробуждались, мышцы наливались силой, словно у совы, расправляющей крылья и выпускающей когти перед тем, как отправиться на свой полуночный промысел.
Она беззвучно двигалась мимо прачечных, кладовых и кухонь. В течение дня подвальные помещения кишмя кишели слугами, но сейчас везде было пусто и темно, именно так, как ей нравилось. Она знала, что Вандербильты и их многочисленные гости спят на втором и третьем этажах прямо над ней. Но здесь царила тишина. Ей нравилось красться по бесконечным коридорам мимо погруженных во мрак кладовых. Она узнавала на ощупь, по игре отблесков и теней, каждый изгиб и поворот коридора. В темное время суток это было ее, и только ее, царство.
Впереди раздалось знакомое шуршание. Ночь быстро вступала в свои права.
Серафина замерла. Прислушалась.
Через две двери отсюда. Шорох маленьких лапок по ничем не прикрытому полу. Она крадучись пошла вдоль стены, но, едва звуки смолкли, тут же остановилась. Как только шорох возобновился, она снова сделала несколько шагов. Этому приему Серафина научилась сама еще лет в семь: двигайся, когда они двигаются, замирай, когда они затихают.
Теперь она уже слышала их дыхание, стук коготков по камню, шелест, с которым хвосты волочились по полу. Она ощутила привычную дрожь в пальцах; мышцы ног напряглись.
Серафина скользнула в приоткрытую дверь кладовки и сразу разглядела их в темноте: две здоровенные крысы, покрытые грязно-бурым мехом, выбрались друг за дружкой из водосточной трубы в полу. Совершенно очевидно, что новенькие: вместо того, чтобы слизывать заварной крем со свежей выпечки в соседней комнате, они бестолково гонялись здесь за тараканами.
Не издав ни звука, не поколебав даже воздуха, она шагнула к крысам. Ее глаза неотрывно следили за ними, уши улавливали малейший звук, нос чуял их отвратительный помоечный запах. А они продолжали мерзко копошиться, даже не замечая ее.
