Ясные люди в свой ранний ликующий час
В мир устремляли захват дальномечущих глаз.
Зеркалом им, чтоб смотреться, была лишь вода,
Битвы, охота, погоня, любовь и беда.
В верном ударе себя узнавали в другом.
Песню пропели начальную – вслушавшись в гром.
Перья сороки втыкали в полетность волос.
Знали ударность зачатых и грянувших гроз.
Знали, что в сердце есть кровь и звериный размах.
В барсовой шкуре замкнули и смелость, и страх.
Долгий предполдень стал полднем, а полдень узлом.
Молнии были. И день наклонился в излом.
Синие сумерки свеяли тайну тоски.
Ставшие близкими стали глядеться в зрачки.
Ранние люди узнали и вечер, и ночь.
Новый был день, хоть такой, не такой же точь в точь.
Каждый, узнав, что от каждого ткется двойник,
Быть захотел в отрешенном, впивая свой лик.
Зыбкие воды неверны, дрожит бирюза.
Тверже металл, чтоб глазами впиваться в глаза.
Гладкая бронза – оконце мгновенных теней.
Двойственность – бездна, и сердце купается в ней.
Дрогнули дали, в объеме уменьшился мир.
Зеркало мучит. Двойник – или первый – вампир?
Хочется разуму четкой упиться игрой.
Призрак металла явил чаровнический слой.
Вот серебро от Луны, вот текучая ртуть.
Ясный хрусталь одевается в глуби и жуть.
Вечно-ли в мир истекать, растекаться в степи?
Строит пчела. Человек, свой полет закрепи.
Комната с комнатой в комнате, комнаты вряд.
Балки распятые. Длинные свечи горят.
Стены, подвалы, и стены, и двери, и дом.
Зимние ночи, и сказкою кажется гром.
Долгие, тесные, темные ночи и дни.
Кажется сердцу, так было всегда, искони.
Только душе колдовская возможность одна –
Жуткий колодец, в котором живет глубина.
Льдяный ответный затон с отраженьями свеч,
Зеркало к сердцу стремит безглагольную речь.
В полночь покажет Луну и калитку, и сад.
Радость свиданья. Иди, без оглядки, назад.
Видишь, как кто-то склонился к тебе чрез плечо.
Слышишь, как кто-то целует тебя горячо.
