Металлический гул, видимо от движения чего-то тяжелого, постепенно затих и, внезапно, наступила тишина. Тишина, правда, оказалась так себе: назойливо журчала вода. Будто бы собранная металлической крышей вытекала из оборвавшейся метрах в полутора над землей водосточной трубы и звонко стекала в ливневую канализацию. А еще было очень холодно. Пронзительный ветер то и дело заставлял мои челюсти отбивать дрожь. Если присовокупить к этому прямо таки нестерпимую боль в опустошенной голове, то станет понятно мое крайнее нежелание открывать глаза.
Откуда-то, будто бы из-под земли снова зародился гул. Какое-то время он нарастал, пока совершенно точно не стал походить на шум приближающегося поезда метро. А может я лежу на рельсах, и в результате попаду под поезд? Внезапная догадка пересилила боль и заставила открыть глаза. Нет! Я вовсе не на рельсах — уже хорошо. А что же дальше? Раз уж глаза открылись, нет смысла продолжать прятаться от внешнего мира. Я осторожно открыл глаза и стал осматриваться.
Оказалось, что я лежу на лавочке в конце платформы станции «Парк Победы» — ее то я ни с какой другой не перепутаю. Одет я в легкую летнюю рубашку и такие же светлые штаны — совсем неудивительно, что продрог. А вот что совсем удивительно, так это то, что меня такого красивого до сих пор не подобрали под белы рученьки трудолюбивые московские служители правопорядка, к тому же с первой попытки мне и вспомнить не удалось, как, когда и при каких обстоятельствах я здесь очутился. Превозмогая чудовищно усилившуюся на мое онемевшее и задубевшее тело гравитацию, скривив лицо от боли, я принял сидячее положение и начал оглядываться более основательно. Встретившись со мной взглядом, сидящая рядом девушка, стремительно отворачивается — видимо я достаточно хорош… Там где покоилась моя голова лежит сумка с отпечатком той самой моей головы на ней. Если не вдаваться в подробности, что и сумка, и одежда, которая на мне, вовсе не мои, то все становится понятно: не то чтобы часто, но и не буду делать вид, что впервые я обнаруживаю себя в неизвестном месте с больной головой и ртом, полным продуктов кошачьей жизнедеятельности. Хорошо еще, что привычку носить с собой бумажник с документами, я искоренил после первого случая их восстановления, буду надеяться, что и на этот раз я поступил осмотрительно и не захватил их с собой.
Тем временем нараставший довольно долго гул сменился пришедшим поездом, забравшим мою скромную соседку, а затем снова превратившись в уже затихающий шум, оставил меня наедине с журчащей где-то за отделкой станции водой. Я тупо смотрел, как разом опустевшая платформа снова начинает постепенно наполняться людьми. Судя по их немногочисленности, был либо поздний вечер, либо раннее утро. Хотя скорее вечер: будь сейчас утро, я скорее бы проснулся в комнате полиции, чем свободным, но с провалом в памяти человеком. Переждав еще один поезд, мне удалось подняться и более-менее уверенным шагом добраться до эскалатора и далее выйти в вязкую духоту московского июльского вечера. Сумка, послужившая мне подушкой, и оказавшаяся весьма тяжелой, висела у меня на плече. Вообще-то мне повезло: живу я совсем рядом, а очнись я где подальше, даже не знаю как бы добирался. Не смотря на жару меня бил озноб и дичайше хотелось пить.
Да, я именно вот так и шел, ни кем не схваченный за руку, в измятой одежде, которую даже невнимательный человек легко определил бы как «с чужого плеча». Хотя мне было все равно. Настолько все равно, что я почти не обратил внимания на, скорым шагом вышедших из моего подъезда, троих молодчиков, с последним из которых я довольно ощутимо ударился плечом. Получилось это естественно от моего лишь частичного владения собственным телом, а не от геройства, которое свойственно мне при несколько других обстоятельствах. Реакцией на мою неповоротливость послужил комично-картавый окрик непечатного содержания, ясно в чей адрес направленный. То ли это самое картавое ругательство показалось мне смешным и потому не обидным, то ли в больной голове хватило здравого смысла, а может, и просто не было сил, но оборачиваться мне не захотелось и я, далее беспрепятственно прошел к дверям своей квартиры.
Я люблю свою старенькую «хрущёвку» давно утонувшую в переросших ее деревьях, и доставшуюся мне от бабушки маленькую квартирку. Квартиру люблю особенно за то что она на первом этаже и не требует много сил, чтобы к ней подняться. Сейчас я порадовался и еще одному обстоятельству: дверь оказалась открыта. Естественно, при нормальном моем состоянии это обстоятельство вызвало бы только тревогу, но сейчас я этому обрадовался. Зайдя в квартиру, я захлопнул дверь, машинально закрывшись на, оставшийся еще от бабули, засовчик, и прошел на кухню, где надолго припал к крану с холодной и такой живительной водой. Утолив наконец свою жажду, я без задних ног упал на скрипучую кровать и моментально заснул.
Что меня разбудило, я так и не понял, однако проснулся уже сидя в кровати, близоруко озираясь в ночном сумраке. Было тихо. Тихо, естественно по городским меркам: слышался отчетливо, хотя и негромко, шум Кутузовского. А вот света из-за обилия зелени и первого этажа было явно недостаточно. С легким головокружением я поднялся и направился было в сторону выключателя, как вдруг, споткнувшись о что-то мягкое, растянулся уже на полу. И вот только тогда я вспомнил, где и в каком состоянии я очнулся вчера, что дверь во время моего возвращения была открыта, и даже показалось, что снова услышал тот смешно-картавый голос, только не засмеялся, а почувствовал холодную испарину на лбу и спине. Одним словом, свет я решил не включать. Вместо этого я начал обшаривать руками пространство вокруг себя и пытаться хоть кое-что разглядеть в этой злосчастной темноте. Мало-помалу сложилось четкое представление того, что в моей квартирке что-то настойчиво искали — даже розетки и, к слову, выключатель были вывернуты из своих гнезд. Так что даже хорошо, что я не дошел до выключателя с первого раза: чего доброго бы еще и током убило бы. А изучая обстановку последовательно, пусть даже и преимущественно на ощупь, и понимая какой тарарам тут творится, понять, что у меня что-то искали весьма опытные люди, которые бы не забыли о таких мелочах, уже не составило труда.
