При взгляде на прекрасную усадьбу в колониальном стиле, которая на протяжении целого века была гордостью Спьютен Дайвил, никто бы не подумал, что в ее стенах может разыграться трагедия. Наоборот, все здесь, кажется, так и дышало покоем, все было солидным и надежным – и небольшая площадь перед колоннадой у входа, и разбитый с размахом, ухоженный газон, и два могучих дуба перед домом, темная листва которых оттеняла белизну фасада, сверкающего на июльском солнце. Место, выбранное для дома, – на гребне холма, в окружении великолепного сада и зелени газонов, откуда открывался вид на луга, леса и еще дальше, на широкое русло Гудзона – говорило о склонности его первого хозяина к уединению. Все было бы просто прекрасно, если бы спокойную красоту усадьбы и ее окрестностей не портило новшество: на фасаде дома были приляпаны красные неоновые буквы, которые призваны были привлекать своим светом проезжающих мимо водителей:
«Храм здоровья Джона Брауна».
Означенный Джон Браун купил имение несколько лет назад, и считал, как видно, что реклама была для него важнее, чем слава человека с хорошим вкусом. Из его журналов, распространявшихся по всей стране, – «Совершенное тело», «Идеальные формы» и «Здоровое питание Брауна» – явствовало, что красота зависит исключительно от пропорций тела, а потому может быть приобретена только благодаря разработанному Брауном комплексу гимнастических упражнений и предписанной им диете. Глубокая вера Брауна в силу рекламы подвигла его поставить у входа в усадьбу статую – Джон Браун в натуральную величину, в спортивных брюках в обтяжку! Больше того. Он позаботился, чтобы его пышногрудая загорелая ассистентка, Корнелия Маллинз, проводила свои уроки гимнастики на свежем воздухе и исключительно на южной террасе дома, то есть там, где ее тоже могли наблюдать все, кто проезжает мимо. То, что ее ученики рекрутировались исключительно из числа мужчин с толстыми бумажниками и такими же толстыми животами, а также из числа дам, которые судорожно пытались избавиться от последствий чрезмерного увлечения пирожками и шоколадными конфетами, ничуть не портило впечатления – наоборот, даже подчеркивало ее красоту.
Однако вскоре интересы любопытствующей публики изменились – вместо того, чтобы развлекаться созерцанием гимнастических уроков, она принялась жадно глазеть сквозь решетку на виллу, ожидая очередных сенсаций. На дороге против дома останавливалась одна машина за другой, и пассажиры, высовываясь из окон, возбужденно указывали на санаторий Джона Брауна.
– Вон та комната на втором этаже! Как раз над тем местом, где стоит полицейский. Там и нашли труп! Какой-то юнец, широко раскрыв глаза, прошептал:
– Правда, жутко, а? Но уж мистер Квин то поймает убийцу.
Еще утром 23 июля все было как обычно. Мужская половина обитателей санатория продолжала спать, достаточно вкусив виски накануне вечером. Дамы вышли к завтраку и накладывали на свои тарелки горкой мармелад со шведского стола. Солнце вовсю светило на зеленые газоны и на бассейн, облицованный голубым кафелем. Лучи его пробивались сквозь листву огромных дубов и рисовали причудливые узоры на ослепительно белом фасаде дома. Один из этих лучей проник сквозь кованую железную решетку на окне второго этажа, упал на рентгеновский снимок, отразился от него и осветил хмурое лицо врача, который держал этот снимок в руках.
– Нет ни малейшего сомнения, доктор Роджерс, – сказал он сухо, протягивая снимок одному из своих двух коллег, которые стояли с ним в кабинете Джона Брауна. – Бесспорная злокачественная опухоль, которая прогрессирует. Метастазы уже проникли в сердце и легкие. Операция была бы просто убийством.
– Да, мой диагноз такой же, – сказал Джим Роджерс. – Просто я оказался в неловком положении, поймите. Я уже несколько лет работаю врачом здесь, в санатории. Когда Джон Браун пригласил меня, пришлось оставить практику. И теперь он не принимает меня всерьез. Как, впрочем, и всех окружающих его.
– Ах, так это вы пишете медицинские статьи в его журналах?
Роджерс кивнул.
– Да, а он подписывается под ними. Но речь сейчас не о том. Он просто не верит ни одному моему слову. Один бог знает, сколько я потратил трудов, убеждая его сходить на рентген. Видите ли, человеческое тело – его идеал. Он так и молится на него. Одна мысль, что он, возможно, заболел, повергает его в ужас. Браун – божество для самого себя. А его тело – воплощение этого божества. Я еще ни разу не видел человека, который бы столь отдавался страсти самолюбования.
Роджерс посмотрел вначале на доктора Гендерсона, а затем на человека с седой бородкой справа от него.
– Вы согласны с моими словами, Гартен? Доктор Гартен пожал плечами и улыбнулся.
– Мраморная статуя на террасе, пожалуй, подтверждает вашу правоту.
– Статуя? Скажете тоже! – Лицо Роджерса вытянулось. – Каменный идол! Вон, глядите, еще один такой же.
Он жестом пригласил обоих коллег пройти на другой конец комнаты.
Там, справа в стене, была ниша, а в нише – покрашенная в телесный цвет гипсовая фигура.
Доктор Гартен в задумчивости погладил бороду.
– Нельзя упрекать его за то, что он гордится своим телом. У него действительно фигура как у Гермеса.
