Санаторий смерти - [2]

– Он не доверяет скульпторам и велел сделать гипсовые слепки со своего тела, – раздраженно сказал Роджерс. – Это – копия мраморной статуи, которая стоит у входа.

– М-да, недолго осталось бедняге любоваться своим телом, – сказал Гендерсон и вернулся в кабинет. – Я думаю, что он не протянет больше шести недель.

– Как он воспримет такое известие? – задумчиво спросил Гартен. – Он хотя бы догадывается, что его ждет?

– В том-то и трагедия, – нахмурившись ответил Роджерс. – Его не обманешь, он слишком хорошо разбирается в медицине. Мне страшно даже подумать, что ему придется перенести. И при этом он до сих пор выглядит совершенно здоровым.

– И как же он отреагировал, когда вы ему сообщили диагноз?

– Он пришел в неистовство. Я с трудом уложил его в постель. Если вы, господа, подтвердите диагноз, он будет смотреть на вас как на личных врагов.

– Это мы сможем перенести, – философски заметил Гартен. – А вот что касается лечения… Конечно, можно продлить его жизнь на несколько дней, ну, на несколько недель, но…

Врач поколебался, а затем быстро закончил предложение:

– ..Но было бы милосерднее не слишком мучить его.

– Нам сейчас надо поговорить с ним? – спросил Гендерсон и кивнул в сторону закрытой двери спальни.

– Если вы не против, сделайте это без меня, – сказал Роджерс. – Я поговорю с ним после. Там его жена. Она в курсе. Я ее информировал.

Глава 2

Гендерсон кивнул и пошел в спальню. Его коллега двинулся за ним. Несколько секунд спустя они исчезли за дверью.

Джим Роджерс подпер руками подбородок и хмуро уставился на рентгеновский снимок, который положил на письменный стол Джона Брауна. Если бы он тогда, десять лет назад, не оставил научную работу, сегодня, в свои тридцать с небольшим, он мог бы сделать себе имя. Но он принял предложение Брауна и стал санаторным врачом в «Храме здоровья», где ум его практически остался невостребованным. Воображаемые болезни тучных клиентов его интересовали мало, а бесконечные статьи, которые приходилось писать для журналов Брауна, давно наскучили. Он, правда, старался писать их на должном уровне, с научной строгостью и точностью, но они все равно были предназначены для массы закормленных, ленивых и изнеженных людей, а не для коллег по профессии.

У доктора Роджерса был высокий лоб, темные глаза и слегка заостренный подбородок, который друзья считали чувственным, а недруги – свидетельствующим о слабоволии. Вначале ему казалось, что он вот-вот бросит работу в «Храме здоровья» и снова вернется в науку, но потом в нем возобладал фаталист и приспособленец. Он остался в санатории, по-прежнему писал скучные статьи, слушал излияния пациентов и пил больше, чем следовало бы.

Вдруг Джим так резко отодвинул от себя рентгеновский снимок, как будто тот опротивел ему, и беспокойно обвел взглядом кабинет. Кабинет, как, впрочем, и все, к чему имел отношение Браун, казался напыщенным и рассчитанным на внешний эффект, как декорация. Здесь стоял огромный, сразу бросающийся в глаза письменный стол с пресс-папье, массивной чернильницей из агата, рядом с которой под острым углом торчала зеленая ручка, закрепленная в специальной подставке. Перед чернильницей, лежало шесть журналов – ровно, как по шнурку, и строго параллельно. Да теперь вот еще – рентгеновский снимок. Ковер на полу, под ногами у Джима, был мягким и толстым. У стен, на половину их высоты, стояли стеллажи для книг, уставленные внушительными ценными томами, к которым Браун не прикасался с того дня, когда он купил всю эту библиотеку целиком у одного из своих клиентов; над стеллажами висели картины, изображающие греческих богов и богинь. Темно-коричневые бархатные шторы в сочетании с велюровой обивкой кресел и дивана усиливали гнетущее впечатление.

Джим подошел к нише в стене и повернул выключатель. Зажглись мощные лампы, и статуя Джона Брауна предстала перед ним, купаясь в электрическом свете. Джим с некоторой неприязнью посмотрел на мускулистые руки, мощный затылок, широкую грудь и прекрасной формы ноги. Он выключил свет и вернулся за письменный стол. Стоя за ним, он не сводил взгляда с двери в спальню и продолжал стоять в этой позе до тех пор, пока Гендерсон и Гартен не появились, наконец, снова, тихо затворив за собой дверь.

– Вот и все, – сказал доктор Гартен. – Мне остается только сказать, что мужество этого человека оставляет более сильное впечатление, чем его манеры.

– И не мудрено, раз он считает нас троих в какой-то степени повинными в его болезни, – заметил доктор Гендерсон. Он помолчал, пожал плечами и подал Джиму руку.

– С таким пациентом я вам не завидую, – сказал он, улыбаясь.

– Благодарю вас за визит, – сказал им Джим и распрощался с обоими. – Я сделаю все, чтобы отвлечь его от мыслей о болезни.

– Это, пожалуй, единственное, что вам остается, – ответил Гартен, идя к выходу вслед за Гендерсоном. – Да. Ну, всего вам хорошего.

Джим подождал, пока машина с коллегами отъедет от дома, затем решительно подошел к двери в спальню. Твердо взялся за ручку и вошел.

Джон Браун, голова которого покоилась на подушке, встретил Роджерса долгим взглядом. Рядом с кроватью сидела его жена, незаметное создание лет пятидесяти. Она поглядела на Роджерса глазами, полными слез.