Все было точно так, как и всегда: и темная ночь, спрятавшая переправу от вражеских самолетов, и матросы и солдаты, грузившие на катера ящики со снарядами, минами и патронами. Даже командиры связи и различные порученцы точно так же, как и вчера, спешили куда-то, задавали самые нелепые и ненужные сейчас вопросы, вроде:
— Получена или нет махорка для личного состава?
Еще вчера командир дивизиона катеров-тральщиков капитан третьего ранга Первушин более или менее спокойно отвечал на подобные вопросы, а сегодня не может. Сегодня его все злит. Поэтому он хмурится, на вопросы отвечает односложно и нетерпеливо поглядывает на ручные часы.
Первушин высок, широк в плечах. Он не в шинели, как все другие командиры, а в полушубке с поднятым воротником, отчего кажется выше и сильнее всех. Невольно думается, что он даже имеет право на эти лаконичные ответы, звучавшие отрывисто, даже с откровенной неприязнью. И командиры связи и порученцы стараются побыстрее отойти от него. Наконец оборвались цепочки людей с ящиками и мешками на спине, и на мостки взбежал молоденький лейтенант, козырнул и отрапортовал:
— Погрузка закончена, товарищ комдив!
— Окончена, говоришь, — сказал Первушин и посмотрел по сторонам, словно хотел убедиться, так ли это, не забыли ли чего.
Ночь была темная, без единой звездочки, и командир дивизиона мог видеть лишь людей, стоявших около него, но этот взгляд по сторонам — привычка; в эти секунды комдив мысленно проверяет, все ли необходимые приказы отданы, все ли сделано, без чего потом, в бою, взвоешь.
И вдруг глаза задержались на старшем политруке. Он появился здесь минут… Командир дивизиона взглянул на часы и мысленно отметил, что сегодня от боевого задания погрузка боезапаса и продовольствия для солдат, держащих оборону в городе, украла только двадцать минут. А старший политрук пришел, когда она только началась. Значит, он здесь минут пятнадцать или восемнадцать. Вспомнил и короткий разговор с ним…
— Разрешите обратиться? — спросил старший политрук.
— Позднее, — ответил он и пояснил: — Занят…
С тех пор и ждет старший политрук. «Видать, дисциплинированный, в споры с начальством предпочитает не ввязываться», — подумал Первушин с неприязнью. Кроме того, ему стыдно за свою забывчивость, и он сказал, не скрывая раздражения:
— Слушаю вас, товарищ старший политрук.
— Прибыл…
— Вижу.
Показалось или действительно усмехнулся старший политрук? Однако продолжил он по-прежнему спокойно:
— …на должность вашего заместителя по политической части.
Утром умер от ран Павел, а сейчас на его место уже явился этот!
И командир дивизиона, с трудом сдерживая себя, говорит с откровенной неприязнью:
— Считайте, что вступили в должность… Сейчас идем в бой, значит, разговоры придется отложить. — И тут не смог сдержать раздражения: — Быстро же вас прислали.
— Разве это плохо? — будто не заметив настроения комдива, спросил старший политрук.
Командир дивизиона круто повернулся и зашагал по мосточкам, поскрипывающим и прогибающимся под его тяжестью. Когда перешагивал через леера, заметил, что старший политрук прыгнул на соседний катер. Это понравилось, но он откинул воротник полушубка и постарался не думать ни о смерти Павла, с которым бок о бок воевал полтора года, ни о новом своем заместителе. Иначе и нельзя: впереди ночь работы на переправе через Волгу, впереди много рейсов в осажденный город, над которым висят осветительные бомбы, на подходах к которому враг встретит дивизион снарядами, минами и пулеметными очередями. Главное сейчас — выполнить задание, а личное… Эх, Павел, Павел… Что ж, возможно, придется извиниться за грубоватый прием, если этот обиделся…
А произнес спокойно и властно, как всегда:
— Дивизиону сниматься со швартовых.
Командир катера-тральщика видел, как незнакомый старший политрук прыгнул на катер. Однако не окликнул его, не вышел из рубки, чтобы проверить документы: когда корабль отходит от берега, вся его команда стоит на своих боевых постах, а его личный пост — в рубке, рядом с рулевым. Кроме того, тот старший политрук только что разговаривал с комдивом, значит, начальство в курсе: военный корабль — не трамвай, куда запросто всякий прыгнуть может. Конечно, документы проверить надо будет, но это, успеется и чуть позже, когда катер отойдет от берега.
Однако старший политрук сам вошел в рубку, протянул раскрытое удостоверение и сказал:
— Старший политрук Векшин. Новый заместитель комдива по политчасти.
Голос у него спокойный, чуть бархатистый.
Мичман включил фонарик, прочел удостоверение, потом перевел луч на лицо старшего политрука. Точно, как фотокарточка: зачесанные назад с висков волосы, серые глаза и круглые, налитые щеки. Только ямочек сейчас на них нет, как на фотокарточке. Видать, хорошее настроение было, когда фотографировался.
— Мичман Ткаченко, — в свою очередь представился командир катера. — Особые приказания будут?
Векшин сейчас не намеревался вмешиваться во что-либо, он искренне считал, — ничто так не вредит любому делу, как обилие начальников; в этом имел возможность убедиться, когда сам еще был матросом. И потому ответил: