Когда горький запах поплывет над землей, когда ливни смоют тепло и улыбки… Осенью. Это случится. Он встретит ее - неповторимую, беззащитную…
И вновь не сможет устоять.
Казалось бы, что дальше? Его шизофреническая сказка кончена… Но судьба неслыханно щедра. И дарит шанс начать с нуля. Быть рядом. Преодолеть себя. Не стать убийцей… Снова.
«Пикнику» и всем,
кто не боялся отличаться,
посвящается.
Фиолетово-черный
Редкие прохожие с удивлением оглядывались - никто не верил, что переполненные мусорные баки у остановки были клумбами. Но остывающее сентябрьское солнце подсвечивало лепестки на серых стеблях, убеждая: да, в самом деле, сезон хризантем.
Свежая горечь просачивалась в каждый уголок этой провинциальной дыры. От уныло-стандартной школы плыли золотые волны и захлестывали пеной опавших лепестков тротуары у почты, рыжие костры пробивались в затоптанных палисадниках возле домов.
И от этого ранящего аромата было не скрыться!
Даже здесь.
Эд поморщился, точно от боли, и, рывком запрокинув голову, выплеснул содержимое стакана в рот.
Крепкий алкоголь прокатился по телу огнем, и Эд так ясно вспомнил, как два года назад он, словно обожженный, метался по незнакомому захудалому городку, лихорадочно разыскивая подходящее место, наматывая круг за кругом. Будто издеваясь над смертельной необходимостью, одинаковые пятиэтажные дома, чахлые деревья, ржавые коробки гаражей - одни и те же, зловещие подъезды - все на одно лицо и лавочки без сидений, и щиты объявлений, и остановки-близнецы почти довели его до головокружения…
Он уже почти отчаялся найти желаемое, как вдруг наткнулся на этот «оплот культурной жизни»: кричащая неоновая вывеска «Белая лошадь», непременные завсегдатаи - от сопливо-неприкаянных шестнадцатилетних до поношенных сороковников, курившие у распахнутых дверей, из которых тараном по ушам била музыка… Дом.
Эд учуял его тогда за квартал, как изголодавшийся пес, и нога без его участия вдавила газ до упора, превращая «Волгу» в болид, размазывая уличные фонари по черному бархату ночи… Он резко тормознул у входа, выскочил из машины, споткнувшись по пути, вызвав взрыв хриплого гогота (на фиг! сейчас на фиг всех!), и спустя миг ввалился в бар.
Прямо перед ним на стойке глупо и неудобно торчало чучело лошадиной головы, вынуждая посетителей заглядывать то справа, то слева, чтобы заказать выпивку.
Скользнув равнодушным взглядом по этому чуду дизайна, призванному сражать наповал любого, кто посещал заведение впервые, Эд уверенно, точно бывал здесь каждый вечер, бросил бармену:
- Один «Джек»! И стакан горячего молока.
Губы сами скривились в усмешке, стоило вспомнить лицо бармена после того первого заказа… Да, теперь он уже не вздрагивает при этих словах - сколько раз он их слышал, сколько заказов принял… Сколько времени утекло, черт возьми! Сколько его потрачено, разбазарено зря!… Все зря.
Усмешка потухла.
А ведь сегодня день необычный - маленький праздник.
Нет, Эд не гордился им, но отмечал обязательно. Самый пристальный наблюдатель не нашел бы разницы между этим вечером его жизни и многими другими: все тот же бар и тот же виски, все та же пепельница с месивом окурков и тот же одинокий мужчина за столом.
Но для Эда это был особый вечер, наполненный болезненно-сладостными воспоминаниями. И горечью стыда. И холодом потери.
Год назад в этот день он напился вдрызг, поражая воображение «коллег» армией стаканов - обычных и седых от молока на липкой поверхности клеенки перед ним. И все, что дальше сохранила его память, это руки случайной и дешевой женщины, поспешно расстегивавшие его ширинку…
А больше ничего.
Можно было бы подумать, что он мечтает потерять в пьяном угаре свое прошлое… Но истина состояла в том, что Эдуард Савин, тридцати четырех лет от роду, до ужаса боялся забыть причину этого праздника (тайного, запретного, принадлежавшего лишь одному ему!). Боялся забыть, что именно он отмечает вот уже второй год подряд в рок-баре с идиотским названием и головой мертвого животного над стойкой.
Он пил уже час, размеренно и методично надираясь.
Но, казалось, деньги были выброшены на ветер - его рука все так же твердо подносила к тонкой линии рта то стакан с виски, то чашку с теплым молоком, до смешного домашнюю - в крупный красный горошек. И с каждым окурком, остававшимся от крепчайших «Капитан Блэк», плечи Эда сникали все больше, лицо мрачнело, а темные стекла квадратных очков становились чернее. И чернее.
Ненадежное осеннее солнце давно потухло, и теперь от входа, что был неподалеку, тянуло холодом. Стоило кому-то скрипнуть дверью, и ледяные пальцы ветерка с игривым интересом ныряли под одежду Эда… Но он только равнодушно поглядывал на покидавших бар (или напротив - входивших в его душное нутро). Даже ради спасения собственной жизни Эд не двинулся бы сегодня с места, где его окружали видения. Снаружи, вне сигаретной пелены, слабо различимо (как сквозь вату) мигал в зале свет, а известный певец терзал голос… Эд кивнул себе: да, музыка, пожалуй, единственное, что еще имело значение, что опиумом притупляло боль.
