Проснувшись ночью, Мара лежала, не открывая глаз. Не самое приятное состояние, когда спать хочется, а сон вдруг куда-то уходит, оставляя тяжесть на веках, слабость в конечностях. Состояние, к которому Мара привыкла. Недосыпание стало нормой ее жизни. По сути, она вообще забыла, что такое нормальный сон. Жизнь складывалась так, что на потребности организма никто не обращал внимания. А сейчас появилась возможность просто полежать, пусть без сна, но незачем было вскакивать, куда-то спешить, можно прислушиваться к равномерному стуку колес и не вздрагивать от каждого шороха, ожидая возвращения матери. Дом остается все дальше. Поезд уносит Мару от опротивевших ей мест, где нет будущего, а настоящее похоже на нескончаемый сон, в котором столько слез, столько боли. Там — одни могилы: отца, бабушки, брата. Кажется, и матери недолго уже осталось. Теперь Мара не будет видеть, как мать превращается в нечто недовольное, вечно пьяное, грубое, выливающее свою злобу на всех и вся. Сколько ей отмерено такой? Никто не знает, но Мара решила, что ее присутствие ничего не может изменить, а наблюдать агонию больше нет сил.
Вагон размеренно покачивался. Мара глянула в окно. Там темно, не видно ничего: ни придорожных столбов, ни деревьев, ни домов. Только звезды, да и то не густо, как бывает, а скупые мерцающие точки, пытающиеся заглянуть в окна купе. Слишком тусклый свет идет от них, не под силу ему разогнать окружающую темень. Мара попыталась отыскать на небе Большую Медведицу. Это было единственное созвездие, которое она знала и находила без труда. Раньше она любила наблюдать за небом, за тем, как время от времени по нему летит спутник, как падают звезды. Мара усмехнулась — она ни разу не успела загадать желание. Всегда держала его в голове наготове, но все равно не успевала произнести ни вслух, ни мысленно. Главное, что желание было такое обыденное, но звезды падали невероятно быстро, не оставляя надежды. И сейчас Маре показалось, что она увидела, как по черной бесконечности промчался огненный хвост. Оставалось надеяться, что хоть кому-то повезет. Кто-то же должен успеть! Мара вглядывалась в темное, бездонное небо, сощуриваясь, словно резкость настраивала. Найти бы хоть Медведицу, но ее в окне не было. Мара недовольно отвернулась. Она снова окунулась в атмосферу душного поезда, в звуки, которые мешали ей спать. Она слышала все, что происходит вокруг: плач малыша где-то в соседнем купе, громкий смех в другом и громкий храп мужчины с нижней полки. Повернувшись на другой бок, Мара крепче сжала веки, попыталась представить длинную лестницу, ступени которой нужно сосчитать. Из книг она знала, что это один из способов уснуть. Вот первая ступень, вторая… двадцатая… тридцатая. Легко преодолевая их, Мара пыталась отключиться. Ничего не получается. Нет сна, есть только раздраженность и желание поскорее выйти из душного вагона. Может быть, представить что-то приятное, дорогое, милое сердцу? У нее, семнадцатилетней девушки, слишком мало такого. Мало, но есть. Нужно только немного подумать. Ну конечно, бабушка. О ней у Мары остались самые хорошие воспоминания. Это навсегда, на всю жизнь. Сколько бы ни было ей отмерено, она никогда не забудет негромких бабушкиных песен, горячих пирогов, задорного смеха и прибауток на все случаи жизни. У нее всегда была наготове фраза, которая все расставляла на свои места.
— Бабуля, а почему меня так странно назвали? — Мара решилась задать этот вопрос, когда мальчишки в классе совсем задразнили ее. Имя рифмовалось не с самыми лучшими словами и, слыша их в свой адрес, Мара мечтала о другом, менее экзотическом имени, которое бы не выделялось. Она и так рыжая, с веснушками — еще один повод для насмешек. А тут еще это имечко странное. — Бабуля, ну скажи, кто меня так назвал? Мара Михайловна Ленская — кошмар какой-то! Ну почему Мара?! У мамы спрашиваю, так она отмахивается и плакать начинает. Хоть ты скажи.
— Отец назвал, внучка, — после паузы ответила бабушка. Она оставила тесто и обернулась к Маре. — Мы с матерью решили, что быть тебе Марфой.
— Уж лучше бы Мартой, потому что родилась в марте.
— Может и так. Нам тоже хотелось немного пооригинальничать. Сейчас такие имена забыты, и напрасно, — улыбнулась бабушка. — В нашем небольшом поселке это наделало бы много шума. Но когда отец принес метрику, мы его чуть не растерзали. Накинулись в два голоса, а он знай улыбается и с такой любовью на тебя смотрит. Говорит, мол, из-за чего шум? Всего-то одну букву выбросил, а как здорово получилось! Фантазер был Миша.
— А я его уже плохо помню, — с грустью сказала Мара. Воспоминания о высоком, широкоплечем мужчине с небесно-голубыми глазами постепенно исчезали. Черты лица его уже совсем стерлись из памяти. Немногочисленные фото, которые были в доме, мама порвала в один из дней, когда горе взяло верх над разумом. Она так часто говорила, что он не должен был так рано уходить. Потом Катерина жалела о содеянном, но исправить ничего уже было нельзя. — Да. Почти не помню. Бабуля, а у отца ведь не было рыжих волос, как у меня? И у мамы они светлые, как пшеница. Откуда же у меня такой огонь на голове и эти веснушки?
