Глава 1
Дела давно минувших дней
Июль 1972 года, Москва
Легкий ветерок колышет кумач огромного плаката на фасаде гостиницы «Москва» – товарищ Леонид Ильич Брежнев зовуще простер вперед руку и ободряюще говорит: «Верной дорогой идете, товарищи!» Правда, не то чтобы говорит – это написано внизу большими буквами, но и дураку ясно, что если бы так сказал В. И. Ленин или кто-то другой, то под товарищем Брежневым этих слов не написали бы! Значит, каждый видит, что сам руководитель партии и государства одобряет дорогу, избранную снующими внизу людьми.
Хотя дороги-то у всех разные: многочисленные приезжие с сумками, кульками и пакетами мечутся между «Елисеевским», «ГУМом», «ЦУМом» и «Детским миром»; неспешно прогуливаются в обеденный перерыв служащие многочисленных контор; переминаясь с ноги на ногу, томится унылая очередь у кафе «Космос», в обход которой представители «золотой молодежи» ныряют в стеклянную дверь беспрепятственно, если не считать препятствием недовольный ропот толпы, но толпа здесь ничего не решает, ибо решает все мордатый швейцар дядя Ваня – отставник из бывших служивых… Весело толкутся на «пятачке» между «Националем» и «Интуристом» симпатичные, праздничного вида девчонки, чуть подальше деловито переговариваются, привычно осматриваясь по сторонам, фарцовщики и спекулянты – первые бизнесмены советской эпохи. Если верить плакату, а не верить ему нельзя, – вся эта публика тоже идет верной дорогой.
Глухой торец знаменитого «сталинского» дома по Горького, 6 украшает еще одно громадное полотнище: «Решения XXIV съезда КПСС – в жизнь!» Собственно, Москва, как и любой советский город, насыщена кумачовыми полотнищами, которые не отличаются разнообразием: портреты В. И. Ленина и Л. И. Брежнева, призывы выполнить решения очередного съезда, заклинания типа: «Народ и партия едины»… Это идеологическая абстракция – столь же неконкретная, сколь и обязательная, фетиши незыблемой коммунистической эпохи.
Легкий ветерок лениво метет не слишком замусоренные тротуары, разгоняет над дорогой сизый дымок выхлопов немногочисленных пока еще машин. В основном это «Жигули», «Москвичи» и «Волги», изредка проносятся в Кремль или на Старую площадь «Чайки» небожителей, столь же редки иномарки с посольскими флажками и дипломатическими номерами – прохожие с любопытством оглядываются им вслед, собираются у «Интуриста», рассматривая «Мерседес» с немецкими номерами и «Мазду» с французскими.
Иностранцы издревле пользовались на Руси преференциями, и в Советском Союзе ничего не изменилось: они свободно поселяются в лучшие гостиницы, покупают в «Березках» виски, копченую колбасу, черную икру, туфли на «шпильках» и всякий другой дефицит, они посещают нашумевшие спектакли и концерты, на которые простому смертному путь заказан. Они чувствуют себя в Москве свободней и вольготней, чем сами москвичи, не говоря уже о вятичах, саратовцах и прочих периферийных гражданах СССР. Но не все так просто в этом мире: показная свобода и вольготность компенсируется незримым, но жестким надзором за каждым «иноком», чтобы не нашпионил, не растлил советских людей, не нанес ущерба коммунистической идеологии или иным образом не напакостил проклятый капиталист светлому социалистическому миру.
Из-за угла тяжело вывернул огромный «интуристовский» автобус с очередной экскурсионной группой.
– Еще в четырнадцатом веке дорогу, ведущую на север от Кремля, называли Тверской. Дорогой в нашем современном понимании она, конечно, не была – обычный грязный проселок, кое-где покрытый настилом из бревен или хвороста. Но шли годы и столетия, город постепенно рос, выходил за пределы крепостных стен, дорога застраивалась жилыми домами и превращалась в улицу. В 1703 году царь Петр основал северную столицу империи, город Санкт-Петербург. Точка притяжения на севере сменилась, и улицу едва не переименовали в Петербургскую, но в конце концов оставили ей прежнее название. А уже к началу девятнадцатого века Тверская стала одной из главных улиц в Москве…
Девчонке-гиду на вид от силы двадцать два. Выпускной курс иняза, итоговая практика и доходящее до судорог стремление вырваться в большой мир, где неправильные английские глаголы мирно пасутся среди викторианских особняков и спрягаются на зеленых лужайках так и сяк без всяких видимых усилий. Да ради этого… Все что угодно.
Одними переводами на этой работе не обойтись, надо помогать тем, кто обеспечивает безопасность государства. Все переводчики это делают. Потому что иностранцы, особенно из капстран, а уж совсем особенно из цитадели зла, агрессии и расизма – Америки, это хищные волки, которых нельзя оставлять без присмотра среди доверчивых и беззащитных граждан СССР. Все они, волчары, под наблюдением и контролем, в невидимых ошейниках и на неосязаемых поводках…
А сейчас и вовсе положение особое – на инструктаже сказали: есть информация, что под видом мирного туриста прибудет настоящий шпион! Скорей всего, в одной из летних групп. Для обычных москвичей это все нереально, как сказка:
У Большого Папы было трое деток. Старший – умный. Средний – хитрый. Младшая – смазливая. Ноги, попка, мордочка, глазки синие, все как у дорогой куклы. Ее так и прозвали – Лялечка. Среднего звали Иван. А старшего звали Свет-Голова. По правде говоря, деток у Большого Папы было гораздо больше, сосчитать их кто только не пробовал, да только не получалось. Но до остальных нам пока дела нет, а речь пойдет только об этой троице. Потому что объявился в тех краях большой серый Волк. Смотрит в окошко Большой Папа и видит: крадется серый, зубы – во, когти – во, через плечо сумка модная с надписью «Нью-Йорк Трэйвел». Глазами зыркает, скалится, напакостить хочет. Позвал Папа своих детишек и говорит: поймайте-ка серого да расспросите, чего ему надо. Поймали они серого. Развели огонь, над огнем большой казан повесили. Варили Волкинга в разных водах. Лялечка в сладкой воде варила, Иван в кислой воде варил, а Свет-Голова – в горькой. Ничего не сварилось из Волкинга – ни киселя, ни пива, ни бульону. Удивились детки: как такое возможно? Стали они в затылках у себя чесать, литературу поднимать, а серый тем временем взял да и убежал. Искали они его, искали, а пока искали, серый Волк Большого Папочку за большой палец укусил, так что пришлось Папочке в клинику бежать и делать укол от бешенства. Тут бы и сказке конец, а кто слушал – молодец. Но не тут-то было. Не конец. А только самое начало.
