Рок-н-ролл под Кремлем - [2]

Да, примерно так бы и выглядела эта история, адаптированная для старших групп детского сада. Или для людей взрослых, но далеких от разведывательных и контрразведывательных мероприятий. Симпатичная переводчица и есть Лялечка, а остальных сыновей Большого Папы она не знает. Хотя о том, что они есть, – догадывается.

Девчонка смотрит во все глаза и слушает всеми отверстиями, девчонка знает, что кроме нее эти группы освещает целая свора таких же, как она, но надо опередить всех! Она должна быть самой лучшей – вот только как?.. Седьмая группа, а все без толку.

Девчонка вполне ничего. Даже то, что она волнуется и порой мучительно подыскивает слова, даже это ей идет. Но Кертис сказал, что это глухой номер, он дважды пытался к ней подкатиться, и дважды получал решительный отпор. Вообще-то они лишь вчера утром прилетели, а девчонку впервые увидели сорок минут назад, и как Кертису удалось столько успеть, было непонятно. У Кертиса длинные волосы до плеч, широкая грудная клетка и задница размером с мячик от пинг-понга, но у него ничего с этой девчонкой-гидом не получилось, «лузанулся по полной», как говорит здешняя «золотая молодежь». И об этом он честно предупредил Спайка. За что Спайк его вежливо поблагодарил.

Спайк, хоть по рождению и воспитанию американец, уже никак не принадлежит к группе американцев – ни к этой, ни к другой, ни к пятой, ни к десятой. Теперь он только с виду волк: кожаная сумка через плечо, рубашечка-апаш, джинсики, потертые в меру. От стаи своей давно отбился, прикормлен собачьей едой, приучен к поводку и командам, и сердце у него – собачье.

Спайк – не родное дитя Большого Папы, а так… Друг человека. С теми же полномочиями и поручениями, что и у всех остальных на псарне: смотреть, слушать, выявить. И гавкнуть, если что. Спайк старается. Мешают злобный, воинствующий максимализм и выборочная щенячья восторженность души. С ходу возненавидел американца Кертиса Вульфа и влюбился в девчонку-гида. Разложить бы ее на немытом дощатом полу с широкими щелями…

– …Вечер у танцмейстера Йогеля, где поэт познакомился с Натальей Гончаровой, проходил в особняке на Тверском бульваре…

Черные очки буквой V. С таким произношением она вполне могла бы работать в дилерской фирме где-нибудь в дебрях Коннектикута. Но вся группа, а это двенадцать человек (из них только две женщины), слушали ее лепет с большим, как это модно сейчас говорить, пиететом. Такие, как Кертис, иногда даже аплодировали, чтобы посмотреть, как она краснеет. Эти считали, что она чья-то дочка или любовница, потому ей и бросили жирный кусок в виде престижной и непыльной работы. Другие, люди более опытные, полагали, что девчонка связана с КГБ.

Про Спайка никто так не думал. Он легко ввинчивается в любую среду, он везде свой, особенно среди соотечественников. Не то что эти дворняжки – крутятся вокруг, язык на плечо, суетятся, трясучка их колотит, боятся, что засекут «обращение к иностранцу», – за это по головке не гладят: расконспирация – вот как называются такие проколы… В основном дворняжки бегают среди фарцы: так легче слиться с фоном, затеряться, да и доступ к иностранному телу получить легче…

Очередная остановка – и вот они: фарцовщики, валютчики, спекулянты – московский полусвет, разносчики особо мерзкого, столичного моветона. Глядя на них, иностранцы думают, что великие стройки социализма советской молодежи по фигу, а главное для них шмотки, жвачка, баксы… Что ж, каждому свое.

– Джинс, Вранглер! – дергает Файна за пиджак рыжий парень с длинным прыщавым лицом. Наверняка у него кличка «Фитиль». Думает, идиот, что наденет джинсы – и все девчонки упадут ему в объятия. Но у Файна джинсов нет, он предлагает чуингамм – целый блок. «Фитиль» хавает и это.

Вон какой-то красавчик-провинциал, ныряет, ныряет, шепчет по-английски с диким южнорусским акцентом: «Rock and roll, Elvis… Tape, disc, anything… Please!..» И кулачок с деньгами на груди. Эммлер лезет в пакет, у него есть пластинки. И таким счастьем загораются эти глазки, когда кулачок освобождается, а взамен под мышку втискивается упакованная в невиданно яркий картон большая пластинка – настоящий Элвис Пресли, коллекция хитов, – так эти глазенки сверкают, да нет, тут не глазенки, тут глазищи, издалека видно, что голубые… По виду, по выправке и прическе – солдатик, выбежал в увольнение, как с цепи сорвался… Сдать его, что ли? Да нет, что толку, мелочевка… Штаны советские с мотней до колен, клеенчатые сандалии… А футболка – наверное, из бабкиных рейтуз перешил! Сиреневая. Неожиданно Спайк ощутил сильный и злобный укол собственного черного максимализма. Так, как радовался этот голубоглазенький провинциал вшивой пластинке, которую за три доллара можно купить хоть в Моксвилле, хоть в Коламбусе, он радоваться не мог. Похоже, никогда не мог. И вряд ли сможет…

Спайк прикрыл веки. Плевать. Его дело смотреть. Слушать. Вон еще пацан. Дитя совсем. Есть ему хоть двенадцать? Помешан на «Ситроенах», «Ланчах», «Фордах» и прочих. «Автоонанист». Снует, как серая тень, и каркает каждому в ухо: «Ка-а, ка-а». Открытки, значит, значки, оборванные буклеты – что угодно, но чтобы было изображение авто известной марки. На груди, на белой совковой рубахе – выставка-стенд: два или три всамделишных значка, остальные вырезаны из бумаги, наклеены на картонку, заботливо покрыты лаком, втиснуты в английскую булавку… «Ка-а… Ка-а…» Кролик-малолетка. От каждого случайного прохожего шарахается, как от удава. Подойти, что ли, сказать, чтобы на затылки смотрел лучше? Гладко выбритый затылок, высокие виски, короткая стрижка – это сто процентов гэ-бэ или милиция. А остальные – хоть токарь, хоть пекарь, хоть секретарь райкома комсомола – уже нет, уже кудри или хоть «канадка» с гривкой… А может, он прав? Бояться надо всех.