Одним знойным июньским днем, ближе к вечеру, по середине пешеходной улицы шла парочка будущих любовников. Закатное солнце смилостивилось, но все еще держало город в своих раскаленных объятиях: воздух был тяжелым и неподвижным; сквозь марево, казалось, плавятся великолепные старинные особняки.
Улица, словно виноградный куст, была облеплена гроздьями галдящей молодежи. Средневековая университетская часть города полнилась праздничной беззаботностью. На женщине было легкое платье с неглубоким вырезом и желтый шифоновый шарфик. Даже не видя ее лица, по одной только повадке можно было догадаться, что это именно молодая женщина. В ее облике сквозили некая раскованность, плавность движений, несвойственные девушкам. Угловатости, отражающей внутренний испуг перед миром, не было и в помине.
Все в ней говорило: для меня удовольствие — нравиться, кокетничать, я не сторонюсь, не чураюсь мужчин. Ее спутник был уже не первой молодости и приближался к возрасту, когда в тех, кто пришел в мир после нас, в глаза прежде всего бросается моложавость. Блондин сорока девяти лет, черты лица которого начали уже расплываться, не был красавцем, да и не старался казаться им, что вовсе не какая-то пустячная деталь, а доказательство того, насколько этот мужчина был уверен в себе. Сказать, что он одет с иголочки, было нельзя: светлый костюм, белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, ничем не примечательный галстук. Брюки помятые, пиджак жеваный, рубашка несвежая. Да и немудрено; редкие токи ветерка, прокладывая себе дорогу в городском пекле, перемещали лишь массы нагретого за день воздуха. Нетрудно было определить, что после рабочего дня он не успел забежать домой переодеться в отличие от его спутницы, у которой, судя по всему, на подготовку к встрече ушла уйма времени. С первого взгляда становилось ясно: это не деловая встреча, не семейная вылазка, а галантное свидание.
***
Они шли быстро, словно куда-то торопились, хотя спешить им ровным счетом было некуда, просто хотелось поскорее выбраться из толпы. Их движения напоминали балетные па. Они сходились, расходились, вновь сближались и удалялись друг от друга, пробираясь в густом людском потоке. Стоило им сблизиться, он устремлялся к ней и не спускал с нее глаз, словно его самого не существовало. Она же резвилась, вскакивала на бортик тротуара, будто лань проскальзывала между прохожими, покачивая крошечной сумочкой.
Никому бы и в голову не пришло, что подобная раскованность — оборотная сторона неуверенности в себе грациозное выражение внутреннего страха. Ей чертовски хотелось нравиться. И, как часто случается, эта потребность играла с ней шутки.
***
Однако при самом зарождении их отношений ее непосредственность была сломлена. Когда он на нее смотрел, она стремилась казаться невозмутимой. А он совсем перестал отводить от нее взгляд.
Она забеспокоилась о своем туалете: не слишком ли то, не слишком ли это? Не хотелось выходить за рамки хорошего тона. Она стала думать даже о своих движениях: «Что это я все скачу? Ведь это ребячество». Пошла степеннее. А он все смотрел и улыбался. Но не улыбкой вежливости, а улыбкой, выражающей неподдельное удовольствие. Он думал о том, как она прелестна и что он не ошибся, обратив на нее внимание, и как ей к лицу это короткое желтое платье из тонкого поплина, в котором не жарко. Он знал названия тканей, поскольку любил женщин. То, что интересовало их, не оставляло равнодушным и его. «Вот юная, по-настоящему стильная особа», — сказал он себе в самом начале вечера, когда она к нему подходила. И хотя она была блондинка, этот желтый с золотым отливом цвет как нельзя лучше подходил ей, и она могла себе позволить юбку выше колен. Он поздравил самого себя с тем, что рядом с ним такая женщина. И был страшно доволен, что открыл ее существование. Он собрался приударить за ней. Его восхищало ее гладкое, как столешница, лицо, светлая кожа с мелкозернистыми порами. Это было одно из тех лиц, которые, кажется, дарят себя окружающим. Но не потому, что прячутся менее других — лицо ведь вообще трудно спрятать, — а потому, что у того, кто смотрит на них, возникает ощущение, будто он крадет их. От таких лиц не отвести глаз, и, как ни старайся, все равно перейдешь границы приличия. Он не уставал от ее лица. Ему и в голову не приходило, что от этого можно устать. Он уже перешел ту грань созерцания, когда еще помнишь себя, и целиком был во власти блаженного преклонения. Он рассматривал ее, как рассматривают пейзаж. Лицо ее было сродни лику изваяния не в силу совершенства черт, а в силу удивительной цельности: словно высечено из единого блока, а не соединено по частям. Без единой морщины лоб, правильный нос, гладкие щеки, никаких складок вокруг глаз — изваяние, да и только. Такое бывает лишь в ранней молодости. И конечно же, счастливая обладательница всего этого не догадывалась, как она хороша. Да и кто когда-нибудь ценил свое лицо? Ощущала ли она хотя бы, что не обделена природой? Гармония красоты столь хрупка, неуловима и неизъяснима, что она сомневалась в себе еще и потому, что не видела себя со стороны. Она замечала лишь производимый ею эффект, и это заставляло ее улыбаться. В улыбке приоткрывались ее губы и были видны зубы: два передних расставлены, между ними щель, в народе такие называют «зубами, приносящими счастье». Ей часто говорили об этом, не сводя с нее глаз и тем маскируя любование ею. Когда на нее было обращено слишком много взглядов, она краснела и все равно притягивала всеобщее внимание, даже несмотря на огромные голубые глаза, порой придававшие ей простецкий вид.
