Когда сатрап Экумена бросил старика в подземелье Замка и попытался приступить к серьезному допросу, оказалось, что трудности только начинаются. Проблема была не в том, как можно было подумать при первом взгляде на старика, что узник был слишком хрупким и немощным, грозящим помереть от первой же доброй порции боли. Вовсе нет. Правда, как ни трудно было в это поверить, заключалась в обратном: старик в действительности оказался слишком крепким, его сила все еще защищала его. В течение всей долгой ночи он не только оборонялся, но и пытался сам нанести ответный удар.
Двое магов Экумена, Элслуд и Зарф, были самыми искусными из всех, кого сатрапу доводилось встречать западнее Черных гор, слишком сильными, чтобы им мог противостоять какой-то одинокий узник, особенно здесь, на их территории. И тем не менее старик не уступал им — вероятно, из гордости и упрямства, и, несомненно, понимая, что сопротивление может обратить против него силы столь могучие, что неизбежное поражение принесет стремительную и относительно безболезненную смерть.
В самые темные предутренние часы, когда человеческие силы иссякают, а нечеловеческие достигают своего пика, напряжение молчаливой борьбы нарастало. Экумен и его маги не могли определить, какие именно силы Запада призвал старик, но, безусловно, силы эти были незаурядными. Задолго до развязки Экумену почудилось, будто воздух в подземной темнице начал громко звенеть от столкновения противоборствующих сил, а зрение ввело сатрапа в заблуждение, убеждая, будто древние каменные своды как-то загадочно вытянулись и несколько отдалились. Ручная жаба Зарфа, обычно радостно скачущая во время допросов узников, теперь нашла убежище в подставке для факела у подножия ведущей наверх лестницы, сразу потеряв интерес к темным углам помещения. Там она замерла неподвижно, выпученными глазами провожая своего хозяина, когда тот проходил мимо.
Элслуд и Зарф суетились на краю ямы трехметровой глубины, на дне которой был прикован старик. Они манипулировали амулетами и чертили знаки на полу и на стенах. Они, конечно, жестикулировать могли вполне свободно — на уровне физических действий борьба проходила почти незаметно, как и можно было ожидать от поединка магов такого ранга.
Пока один из чародеев Экумена пытался заставить узника заговорить, второй стоял в стороне, перед приподнятым креслом сатрапа, совещаясь с ним. Все трое были уверены, что старик вождь, возможно, один из главных, у тех, кто называл себя Вольным Народом. Это были банды туземцев, получившие подкрепление в лице упрямых беженцев с других земель. Скрываясь в горах и непроходимых болотах, они вели нескончаемую партизанскую войну против Экумена.
Только благодаря чистому везению обычное прочесывание болот привело к захвату старика. Зарф с отрядом в сорок солдат наткнулся на него, спящего в лачуге. Теперь Экумен начинал понимать, что, если бы старик успел проснуться, они бы не смогли его захватить. Даже несмотря на теперешнее незавидное положение узника, Элслуд и Зарф вместе не смогли выпытать у него даже имени.
В глубине ямы мерцающий свет факела необычайно ярко отражался от цепей, сделанных из необычного металла. У ног старика темнела лужа крови, но ни одна ее капля не принадлежала ему. Перед ним без признаков жизни лежал один из тюремщиков Экумена. Этот человек неосторожно приблизился к закованному чародею и был неприятно удивлен, когда его собственный пыточный нож сам собой выскользнул из ножен, взлетел в воздух и по самую рукоять вонзился притупленным клинком в горло своего хозяина. После этого Экумен приказал всем своим людям удалиться и оставил в помещении только двух магов.
Позже, когда узник начал выказывать еле заметные признаки упадка сил, Экумен собрался было снова вызвать тюремщиков, чтобы выяснить, что могут сделать маленькие ножи и пламя. Но маги отсоветовали ему делать это, клянясь, что лучший способ продлить мучения, чтобы извлечь из жертвы полезные сведения, — продолжать начатое с помощью магии. Их гордость была уязвлена.
Сатрап подумал и предоставил магам делать дело по-своему, а сам в течение всех долгих часов допроса сидел, внимательно следя за всем происходящим. У него был высокий лоб и густая темная борода. Он был одет в простой плащ с черным и бронзовым; его черные сапоги нетерпеливо шаркали по каменному полу.
Лишь на исходе ночи — впрочем, здесь, в темнице, день и ночь ничем не отличались друг от друга — старик наконец нарушил молчание. Он заговорил, обращаясь к Экумену, и его слова, очевидно, не были заклинанием, ни тайным, ни явным, так как довольно ясно донеслись через заградительное пространство над ямой для пыток. Когда к концу речи силы жертвы начали иссякать, Экумен поднялся с кресла и наклонился вперед, чтобы лучше слышать. Лицо сатрапа в это мгновение выражало почтительность, словно он просто выказывал вежливость по отношению к человеку старше его по возрасту.
— Слушай меня, Экумен!
Ручная жаба ниже припала к полу, замерев при первых звуках этих слов.
— Слушай меня, потому что я — Арднех! Арднех — тот, кто ездит на Слоне, кто повелевает молниями, кто разрушает крепости, словно время, разъедающее истлевшую одежду. Ты убиваешь меня в этом воплощении, но я воскресну в другом человеческом существе. Я — Арднех, и в конце концов я убью тебя, и ты не воскреснешь.
