Р. НУДЕЛЬМАН
Разговор в купе
В купе было шумно. Говорили все. Разговор начал парень, который где-то под потолком увлеченно читал "Фантастику, 1964". Он не просто читал - он переживал. После каждого рассказа он хохотал, каждый рассказ он припечатывал жирным восклицательным знаком. Вся фантастика была для него сплошной восклицательный знак. Ему нравился сам процесс придумывания. То и дело с потолка на нас обрушивались новые гипотезы и догадки.
Соседу справа именно придумывание в фантастике не нравилось.
- Выдумывают, - ворчал он, - такое напридумывают...
Он не пояснял, что именно, но было понятно, что человечеству от фантастики грозят самые чувствительные неприятности.
Юноша у окна небрежно сокрушал одну за другой валившиеся на него фантастические гипотезы - каждая из них была, как он неизменно отмечал в заключение, "недостаточно корректна". Там нарушался закон сохранения энергии. Тут авторы вступали в неравный бой со вторым началом термодинамики - похоже было, что фантасты сговорились взять под сомнение все законы, начиная с таблицы умножения.
Язвительный мужчина напротив насмешливо гудел: - Знаете, что напоминает мне фантастика? Академик Ландау как:то обронил фразу: "Парадоксальность нынешнего положения в физике заключается в том, что логика, разум ученого успешно работают там, где его воображение уже бессильно". Так вот, в фантастике наоборот: воображение фантаста особенно успешно работает именно там, где его разум абсолютно беспомощен...
Впрочем, все было не так. В купе было пусто.
Я сидел у окна, а напротив, точно отражая мою позу, сидел мой двойник - великолепный робот Анти-Я, сконструированный в полном соответствии с прогнозами Геннадия Гора.
С присущей мне прямолинейностью я поставил вопрос ребром:
- Зачем фантастике Наука?
Анти-Я робко запротестовал: - Но ведь она научная...
Я послал ему зловещую улыбку.
- Скажи мне, в чем научность рассказов Брэдбери? Или сказок Лема? Тебе не кажется, что термин "научная" потреблялся Уэллсом совсем в ином смысле? Это потом родилась путаница. Уэллс говорил о научной фантастике в отличие, например, от сказочной. В нашем понимании...
- Но позволь! - загорячился Анти-Я. - Никто и не ограничивает фантастику требованием непременно предсказывать научные открытия, выдвигать гипотезы. Вот Ефремов говорит: "Показ влияния науки на развитие общества и человека..." .
- Ты опять демонстрируешь свою машинную память? - холодно заметил я.
Он смутился и замолчал.
- По-моему, тут какое-то противоречие. С одной стороны, Ефремов говорит о фантастике, как о той же литературе, а с другой - пытается выделить какие-то особые ее цели. Всячески пытается сузить фантастику до одной проблемы, одного определения. Но кто и когда ограничивал литературу одной проблемой?! Ее проблемы бесчисленны - это сама действительность.
- Всё общие места, - вздохнул он. - Ведь ты еще ничего не сказал по существу. А критиковать чужие определения...
- Хорошо. По-видимому, нужно вдуматься в соотношение "фантастика и наука"... Ты замечаешь любопытный факт: чем более наука становится определяющей силой в жизни общества, чем больше роль науки как элемента человеческой жизни, тем меньше в ней самой чисто человеческого. Наука "обесчеловечивается". Теория теснит эксперимент, а сама теория все менее мирится с наивными попытками вмешательства человеческого воображения, с его узкими, наглядными образами. Вспомни, что говорил этот ехидный толстяк, который приводил слова Ландау. Ломоносов столь же чувственно воспринимал свои атомы с их крючочками, как Декарт - свои вихри. Сейчас этого остерегается даже студент.
- Ты отчасти прав... - пробормотал Анти-Я. - Фантастика же стремится соединить рационалистическое знание о мире и художественное знание о человеке. Таким образом она пролагает пути для всей литературы.
- Соединить? - задумчиво повторил он.
- Соединить - это в то же время противопоставить. Фантастика берет рационалистическое, выходящее за пределы человеческих чувств, опыта повседневной жизни. Поэтому при столкновении с этим жестоким рационализмом науки человеческие чувства всегда оказываются перед серьезным испытанием. Отсюда берет начало единственный, по существу, конфликт всей фантастики человек перед неведомым. И единственный, по существу, ее сюжет - история очередной человеческой попытки расширить свое "Я" на новый островок неизвестного.
- Понимаю. Изменение человека с изменением мира. А изменение мира прибавление этих островков неизвестного - есть функция науки?
- В основном - да. Но не во всем.
- Например?
- В "Войне с саламандрами" или у Свифта нет никакой "науки".
- Позволь, Свифт -- это тоже фантастика?
- Чистейшая. В той же мере, как и лемовские "Звездные дневники",
- Ладно, оставим это. Интереснее другое - чем это отличается от литературы "просто"? Изменяющийся человек в изменяющемся мире - это и есть литература. При чем тут фантастика? Ты случайно не потерял ее по дороге?
- Думаю, что нет. Я против определений, зауженных, как модные брюки. Что же касается отличий, то они не в существе, а в методе.
- Ты хочешь сказать - в форме?
