Закинув руку за голову, он лежал на диване и выстраивал в податливом воображении карту своего личного рая. Это была далеко не первая карта, которую ему пришлось рисовать в мыслях и мечтах. Самая первая, задвинутая теперь в пыльный закуток чердака памяти, походила больше на фото, чем на карту, – черно-белое фото, какие были в ходу в далекие времена его детства, и представляла его, повзрослевшего и непременно в очках, на фоне полок с книгами. На всех корешках красовалась его фамилия, ему было восемь лет, и он мечтал стать писателем. Его завораживали библиотеки, таинственные тома, в которых могли скрываться любые миры, иногда эти миры были чуждыми, чужими и непонятными, а иногда становились дорогими и близкими, куда ближе, чем скучно-убогая реальная жизнь, которой он жил. Все миры, и далекие и близкие, создавали писатели, и они были такие же люди, как все, но в то же время совсем не такие, и он благоговел перед ними, потому что краски их фантазии расцвечивали его существование, такое же черно-белое, как фотографии образца 1984 года. Вскоре он узнал, что писателем можно стать, как другие становятся космонавтом, сталеваром или директором продуктового магазина – самая почетная и завидная должность в советские времена с их извечным рефреном дефицита. Но ему не было дела до того, к чему стремятся другие; он уже сделал свой выбор. В ту пору он читал взахлеб все, что попадалось под руку, и исписывал целые тетради беспомощными подражательными каракулями. Так продолжалось долго, очень долго, а потом он понял, что настоящий талант – крепость, обнесенная высокой стеной, и он стоит снаружи, у запертых ворот, которые никогда не откроются, сколько ни стучись в них. Потому что любовь жестока и мало любить литературу для того, чтобы она ответила тебе взаимностью.
Это открытие перевернуло его душу, да так, что он едва не сломался, но на помощь, как это обычно и случается, пришел внешний мир, где происходили такие потрясения, рядом с которыми его собственные мечты и его стремления потеряли всякое значение. Несколько лет он потратил на грубую, безжалостную борьбу за существование, а когда наконец достиг кое-какой стабильности, то обнаружил, что контуры его рая стерлись и его надо было создавать заново. Впрочем, на этот раз все было гораздо проще. Он уже понял, что счастье – вовсе не абстрактное понятие, а математическое уравнение, слагаемые в котором каждый для себя выбирает сам. В его личном уравнении присутствовали независимость, деньги, как непременный ее атрибут, и кусок земли в каком-нибудь таком месте, где никогда не падает снег. Мысленно он начертил себе остров, непременно с маяком, море, белый песок и пальмы на берегу. Среди пальм – гамак, над головой квохчут разноцветные попугаи. Теперь карта его рая походила на цветную открытку, на фото из популярного каталога для туристов – красиво до того, что начинает казаться неправдоподобным. И, как это всегда и бывает, мечта разлетелась вдребезги о реальность. По работе, а пару раз и по собственной инициативе он посетил несколько островов и понял, что на самом большом, на самом благодатном из них начинает вскоре страдать клаустрофобией. Ему становилось тесно в замкнутом пространстве острова, и рай мало-помалу ускользал, смещался за его пределы, пока не доходил до финальной точки, до приговора любому раю – «где угодно, только не здесь». Впрочем, море он любил по-прежнему.
Тогда он создал себе новую карту рая: домик на морском берегу. В саду – два дерева, гранатовое и апельсиновое, и непременно фиолетовый вьюнок, который не раз встречался ему на юге Европы. Никаких попугаев, а вот павлины или фламинго – сколько угодно. Особенно белые павлины, которых он любил за их необычный цвет. В них было что-то от белой вороны, а белой вороной он ощущал себя сам, сколько помнил.
За этот образ рая он держался особенно долго – до тех пор, пока не застрял на целых два месяца в прибрежном городке, выслеживая одного человека. Тогда-то он и открыл, что море, в сущности, скучно, а его шум до отвращения однообразен. Ни павлинов, ни фламинго поблизости не было, зато в изобилии водились чайки с истеричными, крикливыми голосами. Снова его рай рассыпался на глазах – но дом, лиловый вьюнок и два дерева, гранатовое и апельсиновое, остались.
Он пытался пристроить их на скале, потом на берегу озера, заросшего кувшинками, затем возле водопада, но все это было не то. И однажды, находясь проездом в унылом городе, где на унылой казенной площади сверкал и извергал струи восхитительный белый фонтан, он понял, чего именно ему не хватает. Его личный рай должен быть организован вокруг фонтана.
Итак, фонтан, дом, вьюнок, гранатовое дерево, апельсиновое и…
Трень, брень, дребедень. Ожил мобильный телефон.
Человек, вырванный из рая, невольно поморщился, но повернул голову и протянул свободную руку к верещащему аппарату.
– Алло.
Именно так, очень спокойно, без знака восклицания в конце.
– Охотник?
Все так же спокойно:
– Ошиблись номером.
Отбой. Дом и фонтан… сад… деревья… Нет, он снова что-то упустил.
Трень!
А, черт!
– Я уже сказал: вы ошиблись.
