1553 год, 2 декабря, Тула
— Да ты спятил! — воскликнул Панкрат и хлопнул по столу.
— Я?! — удивился Андрей, смотря прямо в глаза новгородскому купцу, прибывшему с родственником Агафона. — Так мне уйти?
— Нет! — хором воскликнули все присутствующие.
— Тогда какого лешего вы мне голову морочите?! — рявкнул Андрей, заводясь на показ.
— Хорошо, — примирительно подняв руки, произнес Агафон. — Давайте все успокоимся.
— Эта грамота, — указал Андрей на бумагу, лежащую на столе, дает МНЕ право платить мыт[1] лично царю. Треть от всего, что я получу торгом. Мне, не вам. А значит никто не посмеет требовать с меня сверх этого.
— Вот именно! Тебе! — воскликнул Панкрат. — Нам-то что с того?
— А вы хотите платить мыт как обычно?
— Мы все равно будем его платить.
— В том-то и дело, что нет. Смотрите. Официально — торг веду я. Вы выступаете как нанятые мною купцы, ибо лично торг вести мне невместно. С вами я заключаю ряд, определяющий вашу долю в прибыли.
— И ты с нами будешь по всей Руси бродить? А как же твоя служба?
— Зачем бродить?
— Как зачем? — удивился Панкрат. — Как мы в Новгороде станем доказывать твое право на мыт лично царю?
— Мы продавать будем тут. В Туле. Церковь же готова покупать краску. И ей все равно — тут или в Новгороде. Так ведь? — спросил он у отца Афанасия.
— Истинная правда, — степенно кивнул священник.
— А значит никуда ее везти нет необходимости. Я товар привожу в Тулу. Вы его продаете в Туле. Получаете деньги. Царю откладываем его долю. Церкви — ее. Остальное — мое и ваше.
— А если тебя в городе не будет во время торга?
— Мы составим ряд на бумаге в трех списках. Один будет у вас, один у меня, один у церкви. В ряде том укажем, что действуем на основании царской грамоты. И, если меня не будет рядом, то отец Афанасий или иной представитель церкви все подтвердит.
— Без всякого сомнения, — вновь кивнул отец Афанасий.
Он действовал без санкций митрополита. Однако понимал — тот возражать не станет. Так как совсем недавно нарочным передал приказ — оставить Андрея в покое. Но ведь в данном случае речь шла о выступлении в роли арбитра. За плату. Да еще и по инициативе самого Андрея. Что, безусловно, будет поддержано церковным руководством.
— А светильное масло? А иные товары? Их тоже церковь будет выкупать?
— Если пожелает, но не обязательно.
— Тогда как мы их станем продавать? Ведь мыт за торг с нас в Новгороде или иных местах спросят. А грамоты твоей под рукой не будет, да и на ряд наш никто в иных местах может и не посмотреть. Это тут тебя знают. А там?
— Беды в том великой нет…
— Как нет?! — перебил его Панкрат, но Андрей вскинул руку в останавливающем жесте.
— Погоди. Беды в том великой нет. Вы возьмете те товары малым числом для показа. И если покупателя они будут устраивать, то заключите с ним ряд, от моего имени. Возьмете деньги и привезете сюда, в Тулу. Заберете товар. И увезете ему. Торг пройдет тут. А там — передача, без всякого торга. А значит и мыт брать не с чего.
— А за провоз товара?
— Так вы ведь не на торг везете.
— Когда это кого-то волновало? — фыркнул Панкрат, но уже не так раздраженно.
— Тогда мы будем писать грамотку о том, что товар сей куплен в Туле и мыт за то уже уплачен лично царю. Сразу. Весь. Вряд ли после таких слов власти на местах станут сильно голову морочить. Чай не прохожий случайный, а человек, ведущий дела лично с Государем и обижать его не след.
— А не лихо берешь? — после долгой паузы, спросил Панкрат. — Не боишься, что с тебя Государь спросит за такое самоуправство?
— Чтобы он не спросил, нужно нам не только о прибытках своих думать, но и о делах державных. Мы торгуем тут, в Туле, прикрываясь грамотой Государя? Торгуем. А значит нам нужно заняться всяческой поддержкой местного полка городового.
— Поддержкой?
— Создадим общество соблагоденствия воинства тульского. И станем в складчину туда давать часть доходов. А из тех денег помогать безвозмездно тем бедным воинам, что служат честно, но поиздержались от войны или разорения.
— А не выходит ли, что мыта больше, чем обычным делом? — поинтересовался Агафон.
— А сколько выходит?
— Ну… Царю ведь треть надо отдать.
— Так треть прибытков, а не треть вырученных денег. И церкви нашей тоже с прибытков десятую долю давать. Я беру половину десятой доли. Остальные пятьдесят две сотых доли от прибытка — ваши… — здесь Андрей, конечно, лукавил. Потому что «стоимость товара» он забирал во многом себе. Из-за чего получал не только свой процент с прибыли, но и стоимость товара. И если со светильным маслом, то было и так ясно, то с краской — нет, но болтать о том он не спешил. — И плюньте мне в лицо, если на постоянных торговых путях от Новгорода до Тулы без хитростей вы платите в мыт меньше семидесяти сотых от прибытка. Так что, даже если мы станем долей по пять с сотни откладывать в казну этого общества, не обнищаем. И в пользе будем заметной.
— Восьмидесяти, — поправил Андрея Панкрат. — Если все честно делать, то мыта за торг и проезд мы теряем восемь-девять десятых от всех прибытков. Правда не от Тулы, а от Москвы. Но…
— Вот! — поучительно поднял палец Андрей. — Очень важно, чтобы Государь наш увидел — мы не только мошны ради своей стараемся, а стремимся укрепить пограничье державы его. Притом добровольно о ней печемся. Правда, в таких делах нужно держать нос по ветру, чтобы не потерять голову…
