Роберта Блоха в России почти не издавали, а то, что вышло на русский язык, публиковалось хаотично и бессистемно. Роман «Психоз» и несколько наиболее удачных рассказов — вот и все, что отечественный читатель мог прочесть из богатейшего творческого наследия мастера. Между тем, в арсенале Блоха имеются десятки интересных коротких историй, которые по праву оценит любой ценитель темного жанра литературы. Ценителями творчества Блоха насчитывается более трех сотен рассказов, более двадцати романов, семь повестей, не считая сценарии, эссе, рецензии, статьи и другие материалы, вышедшие из-под пера автора.
В предлагаемом сборнике публикуются рассказы ранних лет с 1934 по 1938 годы, как уже печатавшиеся, так никогда ранее не издававшиеся на русском языке. Эти рассказы выстроены в хронологической последовательности вне принадлежности к сборникам.
В первый том собрания рассказов «Мифология» вошли произведения, большинство из которых (но не все) относится к «Мифам Ктулху», созданным Г. Ф. Лавкрафтом.
ПРИМЕЧАНИЯ:
— рассказ входит в межавторский цикл «Мифы Ктулху. Свободные продолжения»;
— рассказ входит в авторский цикл «Себек»;
[1, 2, 3…] — сноски переводчиков;
{1, 2, 3… } — сноски автора.
СМЕХ ГУЛЯ
(The Laughter of a Ghoul, 1934)
Перевод Б. Савицкого
Вы когда-нибудь слышали смех гуля? Пронзительный и высокий, он взметается ввысь и сливается с ритмами песнопений, что исходят из преисподней. Он увлекает душу, наполненную странным ужасом, к приоткрытым вратам, к которым ни один человек не должен приближаться слишком близко. Однажды я услышал этот смех в ночной тишине, и с той злополучной минуты ночь потеряла для меня покой, она не дарит мне утешение и спасение от навязчивых воспоминаний об этом веселящемся безумии. Этот смех навсегда поселился в моём мозгу, прячась в тенях, и только мои душевные терзания помогают сохранить здравый рассудок в мире, который стал для меня отвратительным из-за преследующих меня, подобно Немезиде[1], воспоминаний.
Во всём царстве Кошмаров нет никого, кто мог бы сравниться с этим мрачным и страшным чудовищем, по легендам известным как гуль. Проклят он и проклята земля, обременённая его присутствием. Я жил на такой земле, унаследовав её от своих предков.
Сокровенные тайны обитали в архаичных аллеях огромного дремучего леса, который раскинулся рядом с моим поместьем, что стоит на холме, — тайны тёмные и отвратительные, навязчивые и невыразимые, наполненные демоническим присутствием и ночными шёпотами, исходящими из вечной бездны, куда не проникает даже свет звёзд. Туда, в это заброшенное царство зловещего одиночества и струящихся ручьёв, моя молодая и любимая жена однажды отправилась на прогулку, как будто на деревенский праздник. Весь день мне пришлось провести в городе и, возвратившись лишь поздно вечером, я узнал, что она, моя любимая, не вернулась даже с наступлением темноты.
Перепуганные слуги, встретившие меня у ворот, твердили наперебой то, что заставило меня бежать, освещая себе дорогу горящим факелом, в сонную лесную глубь, нависавшую над моей головой в нечестивом сиянии осенней луны. Я звал жену и проклинал всё на свете, но страшнее этих криков было моё молчание, когда поиски увенчались успехом. Не спрашивайте меня, как и где я её нашёл. Она была жива, но лучше уж было ей умереть. Она ни разу не заговорила со мной после того, как я её отыскал, и я думаю, что она даже не узнавала меня. Я молился за неё. Я отнёс её обратно в поместье и отдал на попечение служанок. Утром, взяв с собой десяток слуг, я вернулся в лес, чтобы сделать то, что должно быть сделано, и уничтожить совершённые мной открытия, само существование которых являло собой оскорбление здравомыслия. Были вырублены странные раздувшиеся деревья и вырваны какие-то лианы, проросшие из глубин безымянных могил. Были завалены массивными валунами таинственные ходы, прорытые в земле. Ещё были обнаружены чудовищные следы, и несомненно, что лучшим лекарством для того места был бы обряд экзорцизма. Следы вели на болото, в скрытую кустарником пещеру, у входа в которую были найдены ужасные и безошибочные доказательства того, что она обитаема. Я вошёл в пещеру, чтобы закончить дело, с длинным мечом в руках, который верно служил моему прадеду на Востоке. Выбравшись наружу, я свалился без сознания, и меня отнесли в поместье на носилках, наспех сооружённых из берёзовых ветвей, чтобы бросить в объятия многонедельной бредовой агонии насмехающейся памяти.
Придя в себя, я провёл много дней, неустанно размышляя над тревожными фрагментами древних легенд о лесе и его ужасах, в ожидании рождения ребёнка, которого носила под сердцем моя жена, находящаяся в невменяемом состоянии, что исключало её удаление из поместья. Один за другим проходили тоскливые месяцы ожидания, а над нами нависла тень надвигающегося кошмара.
И вот настал день, когда в мой кабинет вошла повитуха и осторожно коснулась моего плеча, я как раз предавался раздумью, изучая старые записи лесничего, который якобы слышал в лесу флейту Пана[2]. Дрожащим голосом она прошептала, что моя жена скончалась. Я просидел в оцепенении пять бесконечных минут, затем охрипшим голосом спросил о ребёнке. Она молча повела меня в комнату, где лежали мёртвая мать и живой младенец.