В Узбекистане нередко попадаются такие утесы — бурые и белые. Здесь, под Самаркандом, они высятся над долиной с фруктовыми садами; люди приходили сюда и в надежде на чудо привязывали лоскутки материи к ветвям священных деревьев или кустов тамариска, растущих на берегу озерца, на самой границе с пустыней. Женщины возносили мольбы ниспослать им сына и целыми днями бродили по кишащей скорпионами земле, укрываясь иногда в тени одиноко торчащих камней или покрытых пылью кустарников. Подчас и мужчины добирались до священных деревьев, чтобы замолвить словечко за попавшего в беду родственника или испросить еще невесть какую милость. Ведь для этого достаточно было привязать к одной из бесчисленных веток лоскуток твоей одежды и полежать немного под деревом. Бывали дни, особенно в годы войн и поветрий, когда деревья эти так густо покрывались обрывками материи, что казалось, будто они зацвели.
Самой большой любовью был окружен большой карагач. Он остался совсем без листьев: их оборвали руки жаждущих милосердия, чтобы на их месте привязать свой лоскуток. Дерево возвышалось в ущелье, всего в нескольких метрах от двух утесов, отделяющих пустыню от абрикосовых садов. Один утес бурого, другой — белого цвета. В сумерках их обдувал ветер, проникавший через ущелье в теплую влагу садов с напоенными солнцем плодами.
Паломники, прибывавшие сюда, чтобы испросить милость, писали свое желание на кусочке ткани, который привязывали к ветке исполинского карагача. Так что, когда ночью ветер колыхал лоскутки, написанные на них слова чудесным образом превращались в звуки, слышимые за много километров. И если написавший различал их, это означало, что его просьба будет исполнена.
Атам-ака, добравшийся до священного дерева вместе с другими странниками, тоже написал на тряпочке просьбу о ниспослании ему чуда. Это были какие-то неразборчивые каракули, потому что старик неграмотен. Женщины и девушки увидели, что Атам-ака написал что-то непонятное, и, посовещавшись, предложили ему помочь. Но он отказался и сел на коврик, который расстелил неподалеку. Какая-то старуха спросила, что он написал. Он не промолвил ни слова и все не сводил глаз с дерева. Потом собрал свой немудреный скарб, сложил его в мешок и тронулся в путь, кутаясь в беловатый чапан [мужская одежда, наподобие фартука, обычно светлая], подвязанный на поясе урама-бильбаком [платок, которым подвязывается у пояса чапан].
Две ночи подряд легкий ветерок доносил в долину едва различимые звуки. Это были слова, написанные на разных тряпицах. Невообразимая путаница разрозненных просьб. Но на третью ночь подул сильный ветер, резко встряхнувший ветви карагача и всколыхнувший лоскутки, которые защелкали как бич, вытягиваясь в сторону фруктовых садов. Слова орехами сыпались в воздухе. Они отчетливо раздались в долине, и люди высунулись в окна, чтобы услышать озвученные ветром просьбы соседей, а прежде всего свои собственные. В ту ночь погонщики верблюдов и чабаны слышали, как высоко в небе, над их головами, летали чудеса, о которых просили они в лоскутных записках. Каждое слово произносилось голосом того, кто его написал. Послышался и голос Атам-аки, усиленный ветром. Старик жаловался на то, что устал жить, и молил о смерти. Именно это он и хотел сказать своими каракулями. Тогда многие вышли из глиняных мазанок, из дворов, где они спали на своих сопа [деревянная лежанка], и отправились на поиски старика. Когда его нашли, он был мертв. И улыбался.
ПЯТОЕ ОКНО НА ВЕРХНЕМ ЭТАЖЕ
Внезапно, словно повинуясь неведомому зову, он обернулся и посмотрел на одно из множества окон большого дома, мимо которого проходил. Это было пятое окно на верхнем этаже, открытое и пустое. Какая-то таинственная сила заставила его остановиться и внимательно поглядеть в ту сторону. Ему никогда не приходилось бывать в этом доме, взбираться по этим лестницам, заглядывать во внутренние дворики.
На следующий день он прочитал в газете, что из этого окна выбросилась женщина. И оказалось, это его первая любовь; он был влюблен в нее, еще когда жил в районе Монтесакро.
ИСТОРИЯ ДУХОВНОЙ БЛИЗОСТИ ДВУХ КИТАЙСКИХ ЕВНУХОВ
Некогда в одном китайском монастыре жили в изгнании четыреста евнухов старого императорского двора; и вот, когда их осталось всего двое, между ними родилась такая взаимная привязанность, что они не могли порознь бродить даже по коридорам и саду. Они говорили о пролетавших в небе облаках, о птицах, чьи тени скользили по камням в огороде. Но затем будто кошка пробежала между ними. И похоже, им стало лучше друг без друга. Так по крайней мере показывал всем своим видом один — тот, что старше. Он хоронился по углам или пропадал в глубине сада. Другой же издали следил за ним. Приглядывался, стараясь угадать, что с ним такое случилось. Быть может, ему плохо и он хочет умереть без помех для себя и окружающих. Через какое-то время первый евнух заметил, что второй что-то пишет при свече, а потом быстро прячет свои записки. И первый стал искать эти листки. Ему очень хотелось прочитать дневник, которому старик поверял свою тайну. Он заглядывал под камни в саду и огороде, если ему казалось, что они сдвинуты с места, копался в щелях между ветхими плитками пола. Наконец однажды он нашел этот дневник. Там было написано: