Того, что произошло дальше, мальчику уже не забыть до конца его дней. Его крылья в огне. Он стоит у пылающей стены. Чем сильнее он трясет руками, пытаясь избавиться от привязанных к его рукам кожаных ремешков, тем сильнее разгорается пламя, охватившее белые перья.
Мальчик не видит ее, пока она не оказывается прямо перед ним, – смутная и едва различимая, словно призрак, фигура в развевающемся плаще. Мгновение они смотрят друг на друга. Он успевает заметить, как искажено страхом ее юное лицо, но осознание этого – того, насколько юным было ее лицо, – придет к нему много позже, когда он уже станет зрелым мужчиной. А пока в его мозгу бьется одна мысль – только слова «Спаси меня», комом стоявшие у него в горле. Ему никак не удается протолкнуть их сквозь пересохшие губы. Впрочем, это уже не имеет значения – она подхватывает его под мышки и держит на вытянутых руках. «Держи руки в стороны», – говорит она, и он поднимает руки так, чтобы горящие крылья не касались ее одежды. Ощупью через дым они пробираются по коридору к спальне Изабель. Спальня уже вся в дыму, но окно оказывается открыто. Оставив мальчика возле двери, она бросается к постели, выдергивает матрас и перебрасывает его через подоконник – кувыркаясь в воздухе, матрас полетел вниз. Когда она бежала к нему от окна, он заметил, что края ее плаща горят и дымятся. Приподняв мальчика, она поставила его на подоконник.
«Слава богу, я тебя нашла», – говорит она и подталкивает его вперед.
Мальчик падает. В какой-то момент он распростер свои крылья, и упругая сила воздуха под ними сдержала его падение – словно ее руки, которые минуту назад поддерживали его. «Такие сильные и надежные руки», – подумал он и поплыл над землей.
Англия, 1865 год
Стани Фелан торопливо шагает по узкой песчаной тропинке, теряющейся среди высокой травы, направляясь к поместью Дашеллов.
Рейсовый дилижанс до Тэнбридж-Уэллс высадил ее на главной дороге, и теперь ей надо преодолеть последние полмили пешком.
Стоит июнь, и луговая жизнь в самом разгаре. Энни замедляет шаги, чтобы минуту-другую полюбоваться возней галок в кустах живой изгороди, послушать жужжание пчел над полевыми цветами. Как все это не похоже на Лондон с его постоянным дневным уличным шумом! Хотя иногда поздними вечерами, когда она возвращалась по стихшим улицам из приходской школы, ей доводилось слышать нежный, переливчатый голос соловья, певшего где-то возле Портмен-сквер. Но там, в городе, дома сдавливали горизонт, оставляя видимым только маленький кусочек неба, а промозглый воздух был пропитан чадом и гарью. Сейчас над ней было совсем другое, чистое и бесконечно голубое небо.
В дилижансе по пути из Лондона Энни все время пыталась представить, как она пешком пойдет по тропе, ведущей к усадьбе. Тропа обязательно будет песчаной и пыльной, а дом неожиданно появится из-за поворота и, конечно же, окажется старинным и внушительным, может быть, даже чуть-чуть обветшалым – точно как Торнфилд-Холл. Накануне она в очередной раз перечитывала «Джен Эйр» и могла представить себе сельскую усадьбу только так.
Как она и воображала, Дашелл-хауз появился сразу же за поворотом пыльной песчаной тропы.
Она на мгновение остановилась. Дом выглядит скорее обветшалым, чем внушительным. Он был обширный, высокий и явно запущенный. Кусты перед входом, чрезмерно разросшиеся и давно не стриженные, затеняют окна первого этажа. Стены здания покрывают трещины, выдавая его почтенный возраст. Наполовину стершаяся надпись на воротах гласит: «Ферма Миддл Роуд». Последние два слова скрыты за кустами ежевики.
Энни стоит у поворота тропы, с опаской разглядывая дом. Ей хочется подольше задержать владеющее ею чувство, ей хочется, чтобы тропа бежала дальше, а дом появлялся бы за каждым поворотом. Ей необходимо еще немного времени, чтобы полностью почувствовать, осознать свое прибытие сюда. Ведь в тот миг, когда она переступит порог этого дома и предстанет наконец перед миссис Дашелл, созданное ее воображением будет вытеснено реальностью. Несколько шагов, несколько мгновений – и один мир уступит место другому.
Когда кухарка подает второе, Эльдон замечает венок из полевых цветов, украшающий ее голову. У другого конца широкого обеденного стола, полированная столешница которого влажно мерцала в тусклом свете комнаты, словно поверхность северного океана, читая книгу, сидит Изабель.
– Кто ты на этот раз? спрашивает он кухарку.
– Изобилие, сэр, – отвечает та, заметно покраснев.
– Изобилие?
– Изобильный урожай, – охотно поясняет Изабель, оторвавшись от чтения.
Эльдон вздыхает и склоняется над тарелкой с куском индейки, ковыряет вилкой недожаренное жилистое мясо. Из холла доносится бой часов. Ветки дикого винограда в окне. Одна из свежесрезанных роз в хрустальной вазе на столе вдруг медленно поворачивается, словно стрелка компаса, упорно отыскивающая направление на север.
Энни Фелан ждет в гостиной. В руках у нее газета с объявлением и ответное письмо от Изабель, на случай, если ей придется напоминать, кто она такая и почему она здесь. В доме Дашеллов красные бархатные портьеры подвязаны витыми шнурами и собраны тяжелыми складками, спускающимися до самого пола по сторонам окон. Стены украшает живопись – все сплошь портреты, за исключением пейзажа над роялем – коровы, пасущиеся на лугу на фоне холмов. Солнце, садясь за холмы, окрашивает луг в золотистые тона. Рядом с дверью на подставке статуэтка обнаженного юноши. Энни поправляет спереди платье из лилового коленкора – свой лучший наряд, снимает случайную нитку с клетчатой шали – своей единственной шали. Перед наступлением зимы она всякий раз складывала ее и сшивала края, а весной снова распарывала и разворачивала.
