ОН СМОТРЕЛ на октябрьское утро так, словно никогда еще не видал октября. Это, конечно, было не так. Но он знал, что уже никогда не увидит октябрь. Потому что там, куда он отправлялся, может и не быть ни утр, ни октябрей. Да не «может», а скорее всего и не будет. Это казалось невероятным, хотя старик долго талдычил о комбинациях клавиш, селективности машины и множественных Вселенных, летящих, кружа, точно снежинки, по бесконечности.
— Но я человек! — сказал он вслух, сидя, скрестив ноги, на теплой, бурой земле и чувствуя ветерок.
Сказал и тут же понял, что сказал неправду. И тут же почувствовал нежное щекотание в области лопаток, что означало, что крылья чуть заколебались под ветерком, и инстинктивно напряг грудные мышцы, управляющие крыльями.
Он вовсе не был человеком. Это-то и являлось проблемой. И этот мир, этот яркий октябрьский мир, простирающийся до самого горизонта, был создан, чтобы защищать расу, которая стала доминирующей и ревниво относилась ко всем возможным соперникам. Человечество, у которого не было места для чужаков его ранга.
Остальных вроде бы это не заботило. Они росли в яслях почти с самого рождения, изолированные от людей. За это отвечал старик. Он создал огромный дом на склоне, с пластиковой крышей и стенами, почти растворяющиеся на фоне коричневой и зеленой земли — убежище, которое перестало быть убежищем. Потому что стены его были повреждены.
— Керн, — раздался позади чей-то голос.
Крылатый человек повернул голову и глянул поверх темного крыла. От дома вниз по склону к нему бежала девушка. Ее звали Куа. Родители ее были полинезийцами, отсюда ее рост и гибкое изящество океанической расы, а также блестящие темные волосы и теплая кожа медового оттенка. Но она постоянно носила непрозрачные черные очки, лоб ее пересекала полоса темной пластмассы, также выглядевшей непрозрачной, хотя и не была таковой. Лицо ее было прекрасно, алые губы имели изящный изгиб, и все округлости женского тела были на своих местах.
Но она тоже не была человеком.
— Ну что ты волнуешься, Керн, — сказала она, улыбнувшись ему. — Все будет хорошо. Вот увидишь.
— Хорошо, — презрительно фыркнул Керн. — Ты, правда, так думаешь?
Куа инстинктивно глянула на склон, чтобы убедиться, что они одни, затем подняла обе руки и сняла очки и темную полоску пластика со лба. Встретившись с пристальным взглядом ее ярко-голубого глаза, Керн снова ощутил шок, который чувствовал всегда, когда видел ее лицо открытым.
Потому что Куа была Циклопом. Ей создали один-единственный глаз за лбу. Но если разум мог принять это, она была прекрасна, а в единственном глазу светился ум и подлинные чувства.
ГЛАЗ КУА был идеальной линзой, и все, на что способна линза, мог сделать этот глаз. Никто точно не знал, какие удивительные механизмы скрывались внутри него, но она могла видеть вдаль почти как телескоп, а также фокусироваться на микромире, как лучший микроскоп. А, может, ее единственный глаз был способен и еще на что. В доме мутаций не принято было приставать друг к другу с вопросами.
— Ты с нами два года, Керн, — говорила тем временем она. — Всего лишь два года. Ты еще не знаешь, насколько мы сильны и на что способны. Брюс Халлэм знает, что делает, Керн. Его никогда не волновали теории. Точнее. Теории в его руках становились практикой. У него выдающийся ум. Ты еще не знаешь нас, Керн!
— Но не можете же вы бороться с целым миром!
— Нет. Но мы можем покинуть его.
Она улыбнулась, и Керн понял, что она не видит ничего особенного в окружающем их золотом утре. Не знала она и городов, построенных в мире 1980-го года, не знала и жизни, которая бурлила в этих городах и была ей безгранично чужда. Все это должно быть чуждо и для Керна, но крылья начали расти у него за плечами, только когда ему исполнилось восемнадцать лет.
— Не знаю, Куа, — сказал он. — Я не уверен, что хочу этого. У меня были отец и мать... братья... друзья...
— Твои родители — твои самые большие враги, — категорично заявила Куа. — Они дали тебе жизнь.
Керн отвел глаза от ее всепроникающего пристального взгляда единственного синего глаза и посмотрел на большой дом позади нее. Это было убежище, выстроенное во время резни 1967 года, убежище от набегов орд странных монстров, созданных радиацией. Сам он, конечно, не помнил, но читал об этом, даже не предполагая, что нечто подобное применят и к нему самому. Историю ему рассказывал Старик.
Сначала началась атомная война, кратковременная, но ужасная, заразившая весь мир неизвестными тогда излучениями. Затем последовали волна за волной уроды, рождаемые выжившими. Гены и хромосомы изменялись самым неожиданным образом. У родителей-людей рождались чудовища.
Успешные мутации были лишь у каждого десятого. Но даже и они были опасны для вида Гомо Сапиенс.
Эволюция напоминает колесо рулетки. Условия на Земле одобряют определенные типы мутаций, способные к выживанию. Но атомная энергия нарушила природный баланс, и стали распространяться мутации, порожденные чистым безумием. Не все, конечно. Потому что не все были жизнеспособными. Но двухголовые существа рождались — и жили — наряду с гениями и безумцами. Долгое время Всемирный Совет изучал биологические и социальные проблемы, прежде чем рекомендовал эвтаназию. Отныне развитие Человечества планировалось и строилось по заранее продуманному плану. И нельзя было отклоняться с намеченного пути, потому что тогда начался бы хаос.