Надуло в спину и шею. Из форточки, кажется. И прострелило наутро— ни согнуться, ни разогнуться.
Сначала думал, что ничего особенного, даже хорошо: вроде больной, достоин сожаления. Но когда по дороге на работу встретил Николай Николаича, понял, что дело дрянь. Не смог я поклониться Николай Николаичу: попытка сделать поклон заставила меня как-то гордо откинуться, скривив лицо, что Николай Николаич принял за жест. Он испугался и всю дорогу пытался отнять у меня портфель, чтобы нести самому, — всего-то он у нас боится, Николай Николаич!
Глупость все-таки прострел.
В проходной вахтер дядя Миша, заметив мою гримасу и отсутствие поклона, злобно сверкнул глазами. Теперь будет следить весь день, сколько раз я с работы выйду, не опоздаю ли с обеда. А может, весь квартал будет следить. Или всю жизнь, до пенсии.
Валя, когда я не смог ее поприветствовать, как обычно, ехидно и громко сказала:
— Полгода нет, как назначили руководителем группы, а уже зазнался! У нынешних мужиков прямо никакой совести нету.
Женщины из нашей комнаты посмотрели на меня с осуждением. Ну что, всем объяснять, что на ночь я принял ванну, оттого и продуло!
Естественно, налетел на главного инженера, когда пошел курить. Он хотел пройти мимо, но, заметив, что я не кланяюсь, да еще мину делаю, приостановился и прошел мимо меня вторично.
Убедившись, что он все правильно рассмотрел, наш главный сдвинул брови и процедил:
— Молодежь распустилась, курят весь день! Безобразие!
Я бросил окурок, пошел к себе в отдел. Навстречу — директор нашего предприятия товарищ Ивлев. Заметив мою осанку и гримасу, он остановился и окликнул меня:
— Ткачук!
Я подошел.
— Здравствуйте, Ткачук.
— Добрый день, Александр Парфентьевич.
— Знаете, что я вам скажу, Ткачук! Рад я за вас. Наконец-то в вас какое-то достоинство появилось! Гордость какая-то, что ли. Ступайте, молодцом!
Вечером жена гладила меня утюгом — народное средство. Думаю, завтра все придет в норму.
