Джеймс Олдридж
ПРОЩАЙ, АНТИ-АМЕРИКА!
Летом 1955 года с женой и двумя детьми я жил в Сен-Жан-Кап-Ферра в старой обветшалой вилле под названием «Эскапада». Обстановка была весьма экзотическая и нелепая, учитывая необычность драмы, которая развернулась тогда у нас в саду, на нашей веранде и террасе. То была встреча одного из советников Рузвельта по китайским делам, чья жизнь (как и жизнь Олджера Хисса) была сломана после вызова в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, и его бывшего друга, который донес на него и фактически его сгубил. Идея свести этих людей — Филипа Лоуэлла, жертву, и Лестера Терраду, его обличителя, — вначале привела меня в ужас. Но инициатором их встречи был не я, и мой голос на том этапе оставался только совещательным. Задумала и устроила эту встречу Дора Делорм. В молодости Дора была красавицей — этакая типично американская Венера, хотя и француженка до мозга костей не только по крови, но и по той крестьянской собственнической жилке, которая заставила ее чуть не в семьдесят лет вернуться во Францию и вложить свои деньги в землю, а не в ценные бумаги. Сейчас это была богатая, дородная дама, снисходительная и высокомерная, обаятельная и неглупая, взбалмошная и хитрая. В тот жаркий июльский день 1955 года она приехала ко мне со своим планом, потому что Пип Лоуэлл гостил у нас. Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности не стала сажать его в тюрьму. Она просто внесла его имя в свой черный список, и это было равносильно изгнанию из общества. Дела Пипа были настолько плохи, что в 1952 году он покинул Штаты и приехал во Францию. Никто не знал, как ему удалось выехать из Америки, ведь у него отняли даже паспорт, и он вот уже несколько лет жил на птичьих правах в Париже — один из многих политически неблагонадежных американцев, таких же, как и он, беспаспортных и лишенных средств к существованию.
— Догадайтесь, зачем я приехала к вам, Кит? — спросила меня однажды утром Дора, подкатив к вилле «Эскапада» в своем «пежо».
— Если надеетесь заманить меня на один из ваших кошмарных пикников, — ответил я, — то выкиньте это из головы.
Дора засмеялась басом.
— Нет, пикник тут ни при чем.
— Тогда, значит, вас интересует Пип Лоуэлл, — сказал я, зная, в каком сомнительном обществе вращалась Дора. — Это тоже не пройдет.
— Но есть очень хороший повод, — проговорила она таинственно.
— Повод для чего?
— Пригласить Филипа Лоуэлла к обеду.
— Вы знакомы с Пипом? — спросил я недоверчиво.
В эту минуту вошла моя жена Эйлин с рюмкой гренадина, которую Дора тут же осушила залпом.
— Нет, с Пипом Лоуэллом я не знакома, — сказала она. — Но я много лет знала его старого друга Терраду.
— Эту сволочь! — вспыхнул я.
— А, перестаньте, — сказала Дора. — Жизнь у Террады сложилась не менее трагично, чем у Лоуэлла.
— Ерунда. Террада — лжец и чудовище.
— Ну ладно, оставим это, — оборвала она меня. — Дело в том, что Террада приезжает погостить ко мне на несколько дней, и он просил меня пригласить Лоуэлла, потому что хочет с ним встретиться и поговорить.
— Ни за что! — отрезал я.
— Почему?
— Да потому, что эта затея мне кажется чудовищной! И пользы она никому не принесет.
— Откуда вы знаете? Между прочим, Лоуэлл — совершеннолетний, — настаивала Дора, — пусть он сам за себя решает. А вдруг встреча все-таки принесет ему пользу?
— Сомневаюсь, — сказал я, но решимость моя была поколеблена.
— Террада говорит, что знал вас в Нью-Йорке, — сказала Дора, явно желая расположить меня в его пользу.
— В Нью-Йорке я знал их обоих. Тогда они были большими друзьями.
— Так пусть они снова станут друзьями, — сказала Дора.
И тут я ее понял.
— Ну что ж, — согласился я. — Во всяком случае, я скажу об этом Пипу.
— Террада будет здесь в воскресенье с женой и сыном.
— С женой и сыном? — тупо повторил я. — Вы разве не знаете, что жена Террады раньше была женой Пипа? И что их сын на самом деле сын Пипа?
Дора от всей души расхохоталась — ее округлая белая шея заходила ходуном.
— До чего же мы, смертные, глупы, — сказала она, и ее машина с ревом сорвалась с места: Дора явно боялась, что я могу передумать.
«Жена и сын Террады» снова заставили меня усомниться в разумности Дориной затеи, и я решил посидеть и поразмыслить над всем этим, прежде чем идти к Пипу. Нужно было все тщательно взвесить, поскольку я знал их еще с 1941 года, когда работал в корпорации, издававшей журналы «Тайм» и «Лайф».
В 1941 году Генри Люс предложил мне работу в отделе военной хроники, потому что я воевал в Финляндии, Норвегии, Греции и в Африке, в пустыне. Руководили отделом Чарльз Уэртенбекер и Джон Херси. Я сидел в одной комнате с Тедди (Теодором Г.) Уайтом и оклахомцем Сэмом Солтом, одним из тех газетчиков, которых вспоминаешь всю жизнь с любовью и благодарностью.
В ту зиму и весну у нас, на тридцатом этаже, собиралось много талантливых людей, всегда было шумно, весело, интересно. Мы с Тедди не относились к разряду всерьез пьющих, а вот Сэм был большой любитель выпить: он считал, что мне полезно было бы увидеть и другие аспекты американской жизни «при более благоприятных условиях». Однако в своих посягательствах на рабочее время в редакции мы несколько утратили чувство меры, и начальство решило разлучить нашу компанию. Уэртенбекеру намылили шею, а меня переселили в ту комнату, где работали Лоуэлл и Террада и где не было Сэма, так усердно поощрявшего меня в моих попытках познать тайны американской жизни. Впрочем, эта мера выглядела довольно странно, поскольку и Лоуэлл и Террада вечно пропадали по каким-то своим делам. В отношениях этих людей не было ничего предосудительного, их связывало другое — интерес к одному и тому же предмету, такой глубокий, что он сделал их неразлучными.
