У нас с женой секретов друг от друга не было. И хотя с ней я был вполне счастлив, я оставил ее ради Дианы, в характере которой увидел привлекавшее меня сочетание непостоянства и твердости.
Я прожил с Дианой несколько лет, и мы с ней говорили обо всем (поскольку близкие отношения состоят не только в том, чтобы раздеваться и обниматься, как представляется иным простакам, но и в том, чтобы объяснять мир). Однажды вечером, в кино, Диана заговорила о дюнах. Она упомянула о них вскользь, и теперь остается лишь удивляться, почему мне памятен тот случай. Не вдаваясь в подробности, замечу, что тема и впрямь была странная, но ведь необычное и неожиданное имело к Диане непосредственное отношение. Себя она считала большой грешницей с задатками падшей женщины и по ночам слезно каялась на моей груди, что у нее есть любовник, что она – обманщица. Меня уже начали тяготить ее бесконечные слезы и прегрешения, но тут наша жизнь осложнилась из-за инженера, занимающегося укреплением дюн. Неизвестно где познакомившаяся с ним, Диана мгновенно сделалась его усердной ученицей, что только упрочило наши отношения, поскольку эта особа принадлежала к тем женщинам, которые всегда внушают некоторые опасения. Отныне смирение стало моим вторым «я» настолько, что, когда меня попросили быть причастным к планам путешествия на Атлантическое побережье, я согласился самым тщательным образом провести на месте проверку работ по укреплению дюн, предпринятых по заказу властей провинции. И я обсуждал эти работы так, словно они меня и вправду интересовали.
До путешествия оставалась одна неделя, когда я познакомился с Магдаленой. Я был уверен, что именно она вытащит меня из болота, в которое я погружался, и стал относиться к ней как к спасительнице, посланной свыше. Для предначертанной ей роли она особенно подходила по двум качествам: красоте (ослепительной, цветущей) и молодости. В разговорах обо всем я жил с ней рядом, не зная забот, пока однажды вечером Магдалена не объявила, что записалась на какие-то курсы. Некоторое время я старался ничего не замечать.
Получив от меня подарок по случаю своего дня рождения, она благодарно прослезилась, и поскольку одна лишь любовь позволяла мне угадывать ее самые сокровенные желания, Магдалена очень сокрушалась, что не в силах вознаградить эту любовь подобающим образом. И добавила, что, если я хочу сделать ей подарок, о котором она втайне мечтает, я должен записаться на вышеупомянутые курсы. С грустью признаюсь: я не исполнил ее желания. Зато я охотно обсудил достоинства и недостатки укрепления дюн тамариндами[1] или колючими кустами; посадку хвойных и других пород деревьев; необходимость изгородей; место и способ установки переносной изгороди… Мы почтительно коснулись в разговоре личности Бремонтье[2] и вкратце перечислили заслуги некоторых его последователей, таких как Бийяндель, не скупясь на похвалы приверженцам и хулы инакомыслящим и отступникам.
Когда появилась Мерседес, я нашел в ней сходство с крестьянкой и одалиской. Я видел простосердечие первой в глубинах ее души, а в белизне кожи и темном блеске волос и глаз мне чудилась искушенность второй. Воспользовавшись метафорой, показавшейся мне тогда очень подходящей, я, если не ошибаюсь, подумал: «Присущая ей бесхитростность защитит меня, как изгородь, от вредоносного ветра, который уже подымается…» Я не стал подвергать такую защиту испытанию на прочность, потому что вспомнил о Дон Кихоте и его шлеме[3] и сказал себе, что внешность обманчива, со временем даже горные хребты и те перемещаются, как обыкновенные дюны. Еще я подумал, что перемены, если они действительно перемены, – приносят немалую пользу.
Вначале жить с Мерседес было одно удовольствие, поскольку любой человек представляет собой целый мир и поскольку мне всегда хотелось без спешки изучить ту особую разновидность людей, которой являются молодые женщины. Одна сторона в характере Мерседес забавляла и даже изумляла меня: культ предков, фотографии и свидетельства о смерти которых наводняли нашу спальню. Над высокой спинкой кровати, разглядывая нас, царил господин почтенной и древней наружности, заключенный в овальную раму красного дерева.
И, естественно, наступил день, когда я узнал, что Мерседес записалась на курсы по укреплению дюн. Поскольку бедняжка не отличалась пытливостью ума, ей нелегко давались тонкости сложной науки, и она часто допускала ошибки, которые мне приходилось исправлять. «Нет, – останавливал я ее, пытаясь скрыть раздражение. – Пожалуйста, не путай переносную изгородь с защитными дюнами, называемыми также прибрежными. Не забывай основное правило: посадка ни в коем случае не должна быть открыта ветрам, насквозь продувающим еще не укрепленный участок песков».
Пока я играл роль учителя, пространные диспуты были мне интересны; но в качестве ученика (Мерседес, занимаясь три раза в неделю, наконец-то добилась успехов) я их возненавидел. В довершение всех бед я узнал, что особа на овальном портрете не приходилась Мерседес родней. Конечно, это была моя оплошность, тем не менее я ощутил себя жертвой обмана. «Значит, это не твой дедушка?» – спросил я с болью в сердце. «Гораздо больше, чем дедушка, – возразила Мерседес. – Он придумал способ укрепления дюн». – «Так это Бремонтье?» – прошептал я. «Да, – произнесла она, – Бремонтье». Я повернулся к ней спиной.
