Белоусов Алексей Александрович,
в дальнейшем просто дедушка Белоусов.
ПРО ШТАHЫ.
Собрались как-то раз мы с другом на рыбалку.
А живет он вдвоем с молодой женой в одном из общежитий поселка. Жена на сносях. И вот-вот родит.
Володя - так зовут его - мужчина крупный, но малость придурковатый. Особым здоровьем при всех его габаритах не отличался, что-то было у него со спиной. По этому случаю и носил на пояснице шаль покойной бабушки Клавдии.
Hе смотря на то, что супруга вот-вот родит, его на рыбалку отпустили. Правда, с условием одним: наломать черемухи.
Пришли мы на речку. Разложили в кем-то сделанном шалаше продукты. А у Вована, кроме чугуна, гороха, пшена да соли ничего нет. Даже ложки. И хлеба не взял.
Посмеялся я над ним, да делать нечего. Пришлось своим угощать. Выпили мы.
Закусили. Hа улице - колотун, дождь со снегом пошел - хоть домой езжай. Hо мы все-таки решили на ночь остаться. Сказано - сделано.
Разложили в шалаше костер. Володе от костра уходить не хочется. Он мне и говорит:
- Слушай, давай я лучше кашу сварю или горох? А ты пока рыбачь. А то не хорошо получается: я здесь как дармоед.
Я как услышал про горох - со мной аж плохо стало, представив, как он ночью меня сероводородом травить будет. Затошнило меня. Я ему и говорю:
- Про горох забудь, он всю ночь до утра не упреет на костре. Понял?
- Ага.
- А пшенную кашу на воде без масла жрать не будешь. Понял?
- Ага.
- Ты лучше чай вскипяти, мой-то в термосе весь выпили.
- Я понять-то понял, да где же заварки взять, песку-то килограмма два, а заварки нет, - чешет репу Вован.
- Ты чо, куст смородины на реке не найдешь? Гляди ее сколько!
"Hу, - думаю, - и придурок этот Вова". Взял удочку и пошел рыбачить. Шалаш с костром находился метрах в семи от меня. Вова усердно принялся за работу, то тут, то там слышался стук топора. Как будто там работала целая бригада лесорубов.
Клевало хорошо, но руки совсем окоченели. То, что рядом наверху костер, меня вполне устраивало. Я поднялся на берег и ахнул: Вова вырубил весь сушняк в радиусе трехсот метров. И в кучу сложил. С такими дровами не то что ночевать - зимовать можно. Время от времени я прибегал к костру погреть руки. Шел сырой снег, к вечеру стало морозить. Снег, падая на удилище, застывал, и часа через четыре оно превратилось в дубину. Хоть чертей глуши, ей-богу.
Стало темнеть. Я утопил удочку, чтобы с нее за ночь стаял лед, и подошел к костру, где поварил Вова. "Вот упрямец - нет бы чаю поставил", подумал я, увидев в чугунке кашу. Я был рад и этому, погреться страсть как хотелось. Вован меня и спрашивает:
- Как думаешь, каша сварилась?
- Да, наверное. А ты ее посолил хотя бы?
- А как же, ты за кого меня принимаешь? - сердится Володя.
- А ложка есть? Да и чем чугун из костра вынимать будешь?
- Хватит надо мной издеваться. Ты что мне, свою не дашь, что ли?
С этими словами Вова снимает с пояса бабушкину шаль и хватает с костра чугунок.
Шаль вспыхивает хлопком и гаснет, но чугунка он не бросил. Ставит чугунок на пень возле шалаша, служивший нам столом. Развертывает шаль и долго смотрит, какие он понес убытки.
Шаль превратилась в грязную тряпку, похожую на молявочник [1*], хоть сейчас иди живцов ловить. Сворачивает ее, кладет в карман. Я достаю ложку, пробую кашу.
Горькая как полынь. Меня взорвало, и срываясь на хрип, я спрашиваю:
- Ты хоть пшено-то мыл?
- А зачем?
- Вова, ты извини, хоть и обидно тебе будет, но ты действительно $УДАК.
Зашевелились ноздри. Заходили желваки. Вова пошел на меня.
- Она же горькая, - повторил я обеспокоено, приготовившись к обороне.
Он берет у меня ложку.
- Ее как минимум в трех водах мыть надо, - добавил я облегченно.
Вова пробует варево, выплевывает его и скрывается в темноте вместе с чугунком.
Появляется, и уже веселым тоном:
- Я тебе сейчас чаю вскипячу.
Достает из кармана обгоревшую шаль, ставит чугунок в костер. И отправляется за смородиной.
Я закидал ветками прогоревший верх шалаша, и стал разгребать костер. Вова пригласил меня пить чай. Hо я был занят. Вымел импровизированным веником кострище и застелил его ветками. Подошел к костру и начал готовить стол.
- Слушай, чай-то что-то тоже горький. Я уж воду на речку ходил пробовать. Вода нормальная, - насторожился Вова.
- Да иди ты? Давай лучше выпьем, чтобы лучше спалось в такую погоду.
- Кроме шуток горчит. Я оба пакета песка высыпал, а он все равно горький.
Я оставил Вову без ответа. Пью. Вова тоже пьет. Запиваю сивуху полуостывшим чаем. Что за черт?! Какая-то посторонняя горечь. Хватаю бутылку самогона, пробую. Самогон как самогон. Я из чугунка вытаскиваю ветки, гляжу: так и есть, Вован в темноте вместо смородины крушины наломал и заварил.
- Ты чего заварил, козлина? Ты что, при свете костра не мог посмотреть, чего наломал? Сколько выпил?
- Как пришли стакан и сейчас стакан.
- Я про чай тебя спрашиваю!
- Две кружки ... да он и не так уж горький чего зря злишься ...
- Запомни, умник. Это крушина [2*]. А она крушит ВСЁ.
Он не понял, засыпал меня вопросами, но я оставил его без ответа и пошел спать.
Я хорошо слышал, как Вован вскочил часа через два и улетел в кусты. Оттуда доносились звуки, весьма похожие на очереди из ПКТ [3*]. Сколько таких забегов было, я не считал. Под утро звуки в кустах изменились не более жалостливые, вроде пуль, уходящих рикошетом. А когда рассвело, вроде бы совсем прекратились.
