Большинство людей найдет в этой истории тот недостаток, что она неубедительна. Фабула её невероятна, атмосфера искусственна. Если я признаюсь, что она случилась на самом деле — конечно не в таком виде, как я ее описываю, ибо перо профессионального писателя всегда приукрашивает, даже в ущерб материалу — я лишь увеличу свою вину; потому что факты жизни в книгах кажутся невозможным вымыслом. Настоящий художник оставил бы эту историю в покое или же, самое большее, злил бы ею своих ближайших друзей. Меня же мой низкий инстинкт влечет воспользоваться ею. Эту историю мне рассказал один древний, древний старик; он был хозяином единственной гостиницы Кромлеча — маленькой, защищенной утесами, деревушки Корнваллиса — и состоял в этой должности уже сорок девять лет. В настоящее время гостиница стала «отелем» и хозяин там новый, и во время сезона за табльдотом в столовой с низким потолком, садится немалое число, приехавших в четырехместных каретах туристов. Но мой рассказ относится к тем дням, когда теперешний палаццо был просто рыбацкой, харчевней, еще не открытой путеводителями.
Старик-хозяин рассказывал, а я слушал, в то время, как однажды поздним летним вечером мы с ним сидели на скамейке, шедшей вдоль стены, как раз под решетчатыми окнами, и попивали жидкое пиво из глиняных кружек. А во время многочисленных пауз, когда старик останавливался, чтобы перевести дух и молча попыхивал из своей трубки, до нас доносился глухой рокот Атлантического океана; и часто вперемежку с хвастливом ревом бурунов мы слышали серебристый смех какой-нибудь маленькой волны, быть может нарочно прокравшейся поближе, чтобы послушать рассказ старика.
Ошибка, которую с самого начала совершили Чарльз Сибон, младший член инженерной фирмы Сибон и Сыновья, и Миванвэй Эванс, младшая дочь Томаса Эванса, пастора пресвитерианской церкви в Бристоле, заключалась в том, что они поженились слишком рано. Чарльзу Сибону вряд ли было больше двадцати лет, а Миванвэй немногим больше семнадцати, когда они впервые встретилась на скалистых утесах в двух милях от кромлечской гостиницы. Совершая прогулку пешком, молодой Чарльз Сибон случайно забрел в деревушку и решил посвятить денька два на исследование живописного берега; а отец Миванвэй в этом году снял домик по соседству, чтобы провести там летние каникулы.
Ранним утром — ибо в двадцать лет мы добродетельны и совершаем прогулки до завтрака — когда Чарльз Сибон лежал на утесах, наблюдая, как белые волны одна за другой набегали на черные скалы внизу, он вдруг заметил вдали человеческую фигуру, выходящую из воды. Ясно разглядеть ее он не мог, но, судя по костюму, это была женщина, и в уме Чарльза, склонного к, поэзии, тотчас же возникли мысли о Венере — или Афродите, как он предпочел бы назвать, будучи джентльменом с утонченным вкусом. Фигура исчезла за поворотом скалы, но он продолжал ждать. Минуть через 10 или 16 снова появилась одетая по моде шестидесятых годов девушка и направилась в его сторону. Скрытый от её взоров скалами, он мог вволю любоваться ею в то время, как она взбиралась по крутой тропинке с берега моря, и, сказать по правде, даже менее восприимчивые глаза, чем глаза двадцатилетнего юноши, нашли бы ее удивительно миловидной и грациозной. Насколько мне известно (хотя не отказываюсь от поправок), морская вода не считается способной заменять щипцы для завивки волос, но в данном случае она придала волосам младшей мисс Эванс еще более очаровательную пышность и волнистость. Природные белизна и румянец искусно были распределены на её лице, а большие детские глаза, казалось, искали в мире повода для смеха, чтобы дать занятие прелестным пухлым губкам. Окаменевшее от восхищения лицо Чарльза было как раз то, что требовалось. Из полуоткрытых губ вырвалось изумленное «ах!», вслед за которым последовал самый веселый смех, неожиданно прерванный яркой краской смущения. Затем младшая мисс Эванс чисто по-женски приняла оскорбленный вид, точно во всем этом был виноват Чарльз. А Чарльз, искренно чувствуя себя преступником перед строгим возмущенным взглядом девушки, неловко поднялся и робко принялся извиняться — в том ли, что очутился на утесах, или в том, что встал рано, он не мог объяснить.
Младшая мисс Эванс милостиво приняла его извинение, преподнесенное ей с поклоном, и прошла дальше, а Чарльз остался на месте, смотря ей вслед, пока долина не приняла девушку в свои объятия и не скрыла ее от его взоров.
Таково было начало всех начал. Я говорю о вселенной, рассматриваемой с точки зрения Чарльза и Миванвэй.
Шесть месяцев спустя, они стали мужем и женой, или, точнее говоря, муженьком и женушкой. Сибон-senior советовал подождать, но нетерпение юной четы одержало верх над мудростью отца. Что же касается его преподобия, мистера Эванса, он, как большинство теологов, имел при ограниченных доходах целый выводок незамужних дочерей и поэтому не видел никакой необходимости в отсрочке свадьбы.
Медовый месяц новобрачные провели в Нью-Форесте. Это уже значило начать с ошибки. В феврале месяце Нью-Форест необычайно унылая местность; они выбрали это местечко, как самый уединенный уголок, какой только могли разыскать. Недельки две в Париже или Риме оказались бы полезнее. Им не о чем было говорить друг с другом, кроме как о любви, а о ней они говорили и писали уже всю зиму. На десятое утро Чарльз зевал, а Миванвэй тихонько проплакала часок в своей комнате. На шестнадцатый вечер Миванвэй, чувствуя себя раздраженной и сама не понимая причины этому (как будто пятнадцати дождливых, холодных дней в Нью-Форесте не достаточно, чтобы привести в раздражение любую женщину), попросила Чарльза не приводить в беспорядок её прическу; а Чарльз, онемев от изумления, выбежал в сад и поклялся перед всеми звездами, что во всю жизнь не коснется больше волос Миванвэй.
