Я сидела в темном зале популярного столичного театра, билеты на премьеры которого раскупались за год вперед, а цены на приличные места стоили выходных в Италии. Сидела и тоскливо наблюдала откровенную мерзость, происходившую на сцене, и как-то грустно вспомнилось известное мудрое изречение, что «жизнь наша — театр», и от этого стало совсем не по себе.
Во-первых, если то, что творилось на сцене по задумке заслуженного режиссера, было отражением современной жизни, то это ужасно. Отвратительно выглядели и декорации, и актеры. Во-вторых, если эта постановка должна была отражать и мою жизнь, а на это намекал автор, — то это был сущий мрак. Слава богу, сердце не верило ни сцене, ни актерам, ни тем более безумному создателю.
Покинуть этот ад, к сожалению, я не могла, меня пригласила уважаемая приятельница, интеллигентнейшая дама и театрал, любезно выкупившая билеты на респектабельный пятый ряд, и уйти, не досмотрев это безобразие, было бы крайне невежливо по отношению к ней. Изо всех сил стараясь сидеть ровно и с участливым видом наблюдать за происходящим на сцене, я вдруг пала духом, обнаружив, что прямо передо мною сидит собственно сам маэстро. Как нарочно, он сидел вполоборота, чтобы я к тому же могла лицезреть его непрезентабельную внешность и странный вид каждый раз, когда он после очередного лицедейства на сцене вставал и снисходительно кланялся стенающей публике. А вставал и жеманничал он не переставая. Я решила сидеть с закрытыми глазами, чтобы не видеть творящегося вокруг мракобесья, но, к сожалению, любопытство каждый раз пересиливало, и на крики и аплодисменты глаза непроизвольно открывались. А еще меня толкали в бок, чтобы я также упоенно-восторженно восхищалась «гениальным». В этот момент я пожалела, что у меня нет черных непроницаемых очков, которые, кстати, имел сам маэстро, чтобы не сидеть и делать вид, будто я разделяю взгляды прогрессивной интеллигенции и правильно трансформирую новую интерпретацию классики, но и в то же время не портить карму и настроение от постановки.
В какой-то момент моему терпению все-таки пришел конец, и я решилась на поступок: восстать против общества, возможно, навеки потеряв уважение всех театралов мира, и сбежать.
Подобрав подходящий момент, когда в очередной раз уважаемый мэтр встал для реверансов, я, сославшись на смертельные муки в животе, рванула в сторону выхода, обещая вернуться. В зале шипели и неодобрительно поглядывали, однако ничто не могло меня остановить. И каково же было мое удивление, когда в коридоре у стены я увидела с десяток таких же запыхавшихся и одуревших театралов, переводивших дух. Мы молча перекинулись выразительными взглядами о постановке, о самом маэстро и вообще о современной культуре, чьи мракобесье и вседозволенность завели нас в Содом и Гоморру, и, тяжело вздохнув, разошлись в разные стороны по своим делам.
Уже в дверях меня застал звонок давней знакомой, с которой за неимением общих тем мы давно перестали общаться. Я была удивлена, что ее номер вообще сохранился в телефонной книге. Мне показалось приятным увидеться через столько лет и обменяться последними новостями о событиях в жизни. Уже через полчаса мы сидели с ней в городском кафе, попивая горячие напитки.
Уже с первой минуты, а дальше больше, я поймала себя на мысли, что театральное мракобесье не закончилось: после стольких лет разлуки моя знакомая вдруг принялась рассказывать последние столичные новости про людей, которых я совсем не знала, но которые регулярно махали мне со всех глянцевых обложек. Я все порывалась расспросить про ее жизнь или хотя бы рассказать о своей, но разговоры упорно сводились к этим именам, накопленному ими имуществу, их любовным перипетиям и названиям модных ресторанов, где регулярно бывали они и она. Ей даже пару раз удалось помахать в объективы вместе с ними и попасть на последние страницы глянцевых фотоотчетов.
Пока я выслушивала «удивительнейшие приключения» моей знакомой, у ног которой, по ее словам, укладывались штабелями все эти звездные и не очень звездные светила, мне вспомнился момент нашего знакомства. Я сама себе удивилась, почему тогда заговорила с ней, а впоследствии продолжила общение. Ведь между нами никогда не было ничего общего, в душе меня всегда потешали ее легковесность, фальшивость, забавляли откровенные наряды; я тихо посмеивалась над ее манерами и простотой. И что самое скверное, я до сих пор делаю вид, что мне интересно ее общество. Мне стало тоскливо, во-первых, от неискренности и вранья самой себе и, во-вторых, от отсутствия смелости высказать всю правду этой, по сути, незнакомой мне душе напротив, которая своим примером и дружбой все это время благородно отражала мое бессмысленное существование.
И, когда моя приятельница отлучилась на секунду, я просто встала и ушла, на ходу забывая имена и лица ненужных людей и событий…
* * *
Был уже поздний вечер, и главная артерия города была пуста, только машины яркими кометами пролетали мимо, больше напоминая линии биения невидимого сердца мегаполиса… А оно было огромно и прекрасно! Я слышала его стук повсюду, его разрозненный пульс сливался в общий хор, создавая удивительную романтическую мелодию, звучащую в унисон с моим сердцем. Сегодня этот город был только моим и ждал только меня!
