Когда Анна Павловна семнадцатилѣтней дѣвушкой гуляла передъ обѣдомъ со своей maman въ Лѣтнемъ Саду, или по Большой Морской, встрѣчные молодые и старые люди провожали ее долгимъ и восхищеннымъ взглядомъ.
На вечерахъ и въ театрѣ даже самыя строгія дамы, имѣющія собственныхъ дочерей, невольно заглядывались на нее и одобрительно шептали: «est elle charmante cette petite!..»
Когда Анна Павловна на девятнадцатомъ году вышла замужъ за молодцеватаго полковника Корнилова и гуляла уже съ нимъ подъ руку, вѣчно свѣжая и цвѣтущая, изящно, со вкусомъ одѣтая, къ лицу причесанная, раздающая своимъ знакомымъ самыя милыя и привѣтливыя улыбки, всѣ въ одинъ голосъ рѣшили, что она ужасно похорошѣла, и что полковникъ Корниловъ долженъ считать себя счастливымъ человѣкомъ.
Когда Анна Павловна на двадцать третьемъ году овдовѣла и показалась послѣ двухъ мѣсяцевъ непритворной скорби, вся въ черномъ, съ немного поблѣднѣвшимъ лицомъ и легкой тѣнью подъ большими свѣтлыми глазами — никто не могъ сомнѣваться, что такой прелестной и соблазнительной вдовушки трудно сыскать во всемъ Петербургѣ.
Конечно въ первую зиму никто не рѣшался за нею серьезно ухаживать — тѣнь полковника стояла передъ ней во всеоружіи и защищала ее отъ влюбленныхъ искателей. Но прошелъ еще годъ — и эта угрожающая тѣнь исчезла. Анна Павловна оказалась неизмѣнно окруженной цѣлымъ штабомъ не только молодыхъ, но даже и людей солидныхъ во всѣхъ отношеніяхъ. Она со всѣми была мила, ласкова, любезна, но и только. Ни одинъ темный слухъ, ни одна двусмысленная сплетня не смѣли коснуться ея репутаціи. Она смѣялась надъ страстными признаніями въ любви, она отвѣчала «нѣтъ» на всѣ предложенія руки и сердца. Рѣшили, что Анна Павловна намѣревается сдѣлать какую-нибудь очень блестящую партію, высматриваетъ высокопоставленнаго пожилого человѣка. Однако, на этомъ не покончили. Ни какъ не могли рѣшиться оставить ее въ покоѣ и надоѣдали ей порядочно.
Къ лѣту она почувствовала себя очень уставшей, ей захотѣлось отдохнуть отъ знакомыхъ, пожить въ полномъ уединеніи. У нея была своя дача недалеко отъ одной изъ станцій Николаевской желѣзной дороги. Никому не сказавшись и почти ни съ кѣмъ не простясь, она переѣхала туда въ началѣ мая.
При ней была ся неизмѣнная компаньонка, очень приличная старая дѣва, Настасья Ивановна. Изъ прислуги Анна Павловна взяла съ собою только горничную, такъ какъ на дачѣ постоянно жилъ садовникъ, исполнявшій должность и кучера и лакея, а жена, его готовила «за повара».
Станція была въ двухъ шагахъ, кругомъ нѣсколько дачъ, тутъ же неподалеку село и, конечно, Аннѣ Павловнѣ не могло и въ голову прійти чего-либо бояться. Но у Настасіи Ивановны на этотъ счетъ было свое мнѣніе. Она всю жизнь свою зачитывалась всевозможными романами, а къ сорока годамъ остановилась исключительно на страшныхъ, кишащихъ убійствами, грабежами и самыми невѣроятными преступленіями. Трудно даже было представить себѣ откуда она добываетъ такіе удивительные романы; но у нея всегда хранилось ихъ болѣе дюжины. Она читала ихъ съ наслажденіемъ и простодушно вѣрила самымъ нелѣпымъ приключеніямъ. Съ перваго же дня по переѣздѣ на дачу она стала испытывать припадки мучительнаго страха. Ей казалось, что въ концѣ концовъ ихъ здѣсь непремѣнно ограбятъ, а можетъ быть даже и зарѣжутъ. Анна Павловна сначала смѣялась надъ нею, но страхъ заразителенъ — и она сама начала иной разъ, особенно по вечерамъ, побаиваться.
Какъ-то въ концѣ іюня, Настасья Ивановна вышла на балконъ, гдѣ хозяйка расположилась съ какой-то работой. Лицо старой дѣвы выражало необыкновенное волненіе.
— Что съ вами? — невольно улыбаясь спросила Анна Павловна.
— Да помилуйте, — тревожно проговорила компаньонка, — я сейчасъ узнала, что вы отпустили Никиту на два дня въ городъ. Какъ же это мы однѣ будемъ ночевать?
— Да вѣдь не однѣ же мы — а кухарка, а горничная?
— Господи! что же могутъ сдѣлать женщины въ случаѣ нападенія.
— А вы ночныхъ нападеній боитесь?..
— Ещо бы не бояться, — раздражительно отвѣтила Настасія Ивановна. — Здѣсь всего нужно бояться, всего! Въ домѣ однѣ женщины — мало ли что могутъ съ нами сдѣлать…
Анна Павловна улыбнулась, взглянувъ на компаньонку и невольно подумала: «что съ ней — то ужъ врядъ ли сдѣлаютъ что нибудь ужасное». Дѣйствительно, бѣдная Настасія Ивановна была суха какъ щепка, угловата, съ рѣзкими чертами лица и весьма явнымъ, плотнымъ слоемъ пудры на дряблыхъ щекахъ.
— Успокойтесь, успокойтесь, не кому на васъ нападать, — проговорила Анна Павловна, справившись со своей улыбкой. — И к тому же здѣсь всѣ отлично знаютъ, что у Никиты непомѣрна; сила…
— Конечно, но вѣдь вы его отпустили на два днѣ… и кому нужно это знать, тотъ навѣрное это уже и знаетъ… Вы говорите некому!.. Помилуйте… а вспомните-ка нищаго, котораго мы вчера встрѣтили въ рощѣ. Вѣдь онъ и вамъ показался подозрительнымъ, помните, какъ онъ смотрѣлъ на васъ…
— Ахъ, вздоръ какой! нищій какъ нищій…
— Ну, а шарманщикъ? — не унималась Настасія Ивановна. — Зачѣмъ онъ битый часъ стоялъ у порога и заглядывалъ въ садъ?..
— Да вѣдь онъ каждый день приходитъ и стоитъ пока ему не вынесутъ чего-нибудь…
