Приключение на даче - [3]

Шрифт
Интервал

Сели за столъ.

Рачинскій думалъ: «Если бы Анна Павловна въ Петербургѣ была бы хоть въ половину такъ мила со мною, я давно бы почелъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ! Что же значитъ эта неожиданная внезапная перемѣна. Какъ она глядитъ! Какъ она глядитъ! Нѣтъ, это не просто любезность хозяйки. Какой это добрый геній надоумилъ меня сегодня сюда заѣхать?..

— О чемъ это вы задумались? — спросила Анна Павловна,

— Я завидую вашему счастью… У васъ самая прелестная дача въ мірѣ, и все, что я здѣсь вижу, заставляетъ меня убѣждаться, что идеалъ Руссо былъ истиннымъ идеаломъ.

— Сколько помнится, съ тѣхъ поръ какъ я васъ знаю, вы не разу еще не вздыхали по деревнѣ, и у васъ всѣ привычки петербургскаго жителя, — замѣтила Анна Павловна.

— Вотъ я за это и былъ наказанъ, — сказалъ Рачинскій, — я теперь ненавижу Петербургъ, и вы знаете, имѣю ли я на это право… И искренно полюбилъ деревню… „lа compagne m'est beaucoup plus faborable que la ville“.

Анна Павловна слегка покраснѣла и сдѣлала маленькую гримаску. Однако Рачинскій подмѣтилъ нѣчто ободряющее и въ этомъ румянцѣ и въ этой гримаскѣ.

— Позвольте я вамъ налью краснаго вина, — любезно обратилась къ нему Настасія Ивановна и постаралась налить стаканъ какъ можно полнѣе.

Дѣло въ томъ, что она по нѣкоторымъ, одной ей извѣстнымъ признакамъ, заподозрила храбрость Рачинскаго; къ тому же онъ не казался ей очень сильнымъ. Она подумала, что его непремѣнно нужно немного возбудить для того, чтобы въ случаѣ нападенія, онъ могъ представить изъ себя надежнаго защитника. И вотъ она собственноручно наливала ему уже четвертый стаканъ и при этомъ необыкновенно любезно ему улыбалась.

„Нѣтъ она не старая вѣдьма, — подумалъ Рачинскій, — она очевидно за меня и можетъ быть даже какъ-нибудь поможетъ моимъ завоевательнымъ планамъ… иной разъ эти сантиментальныя старыя дѣвы — просто находка“!..

— Вамъ нравится эта дача! — заговорила Настасія Ивановну — и вы совершенно правы и дѣйствительно, здѣсь просто рай земной… особенно по ночамъ…

— По ночамъ? — спросилъ нѣсколько озадаченный Рачинскій. — Отчего же именно по ночамъ?

Настасія Ивановна замялась.

— Да потому что въ нашей рощѣ удивительно поютъ соловьи, — наконецъ нашлась она.

— О Шиллеръ! — чуть было громко не вскрикнулъ Рачинскій.

„Богъ ихъ знаетъ, что у нихъ тутъ такое! — подумалъ онъ, — мнѣ во всякомъ случаѣ пора и честь знать, не то пропущу послѣдній поѣздъ“.

Онъ взглянулъ на столовые часы и съ удивленіемъ замѣтилъ, что еще очень рано. Справляться же со своими часами ему казалось не совсѣмъ приличнымъ, тѣмъ болѣе, что Анна Павловна въ это время глядѣла на него очень ласково.

Однако онъ все же рѣшилъ проститься.

Но обѣ дамы наотрѣзъ отказались его выпустить, онѣ объявили, что ему остался еще часъ до отхода поѣзда, а станція всего въ пяти минутахъ ходьбы.

„Меня хотятъ удержать, — это ясно, — подумалъ Рачинскій, — я даже почти увѣренъ, что онѣ перевели часы. Но чего же имъ отъ меня нужно?.. ничего не понимаю?!.

И онъ снова сѣлъ на свое мѣсто. Анна Павловна очевидно старалась заговорить его. Она перебирала все — и общихъ знакомыхъ, и журнальныя новости, а подъ конецъ даже вдалась въ длинныя разсужденія по поводу Россини и Мейербера… И говорила, говорила, и такъ говорила, что перебить ее оказалось невозможнымъ.

Наконецъ, она созналась, что теперь пора на станцію и вызвалась проводить Рачинскаго. Настасія Ивановна желала тоже прогуляться. Но такъ какъ садится роса и становится сыро — они должны потеплѣе одѣться. Онѣ сейчасъ, сейчасъ будутъ готовы. M-r Рачинскому не долго придется прождать ихъ и онъ никакимъ образомъ не опоздаетъ на поѣздъ.

И вотъ онъ одинъ въ столовой. Онъ взглянулъ на часы и убѣдился, что его предположеніе было справедливо — стрѣлка столовыхъ часовъ отставала на цѣлый часъ. Онъ ждетъ, ждетъ, наконецъ дамы возвращаются въ шляпахъ и накидкахъ. И въ эту самую минуту изъ растворенныхъ оконъ слышится свистъ уходящаго послѣдняго поѣзда.

— „Я такъ и зналъ, что онѣ перевели часы“ — говорилъ про себя Рачинскій.

Аннѣ Павловнѣ остается только предложить ему переночевать у нея въ домѣ, что она и дѣлаетъ очень любезно.

IV.

Комната, назначенная для Рачинскаго, была рядомъ съ маленькой гостиной, выходившей на балконъ. Любезная хозяйка съ необыкновенной предупредительностью озаботилась комфортомъ своего гостя и съ перваго же взгляда онъ убѣдился, что ему здѣсь будетъ отлично. Онъ закурилъ сигару, подсѣлъ къ открытому окошку и сталъ размышлять о своемъ положеніи.

«Никогда не случалось со мной ничего подобнаго, — думалъ онъ, — что здѣсь былъ заговоръ, въ этомъ для меня нѣтъ сомнѣнія: перевели часы, полчаса собирались провожать меня — все это что-нибудь да значитъ… Но зачѣмъ же я имъ? Къ чему эта комедія?… Если хотѣли только надо мною посмѣяться, такъ вѣдь подобная насмѣшка вовсе не зла и не остроумна… А между тѣмъ очевидно, что тутъ какіе-то планы… Я всю зиму ухаживалъ за Анной Павловной и, долженъ сознаться, совсѣмъ неудачно, но быть можетъ она теперь пожелала нѣсколько иначе взглянуть на меня? Какъ знать? Женщины такъ капризны и неожиданны… да и къ тому же лѣто, скука, одиночество… Я вовсе не желаю сыграть роль графа Нулина; но съ другой стороны было бы еще глупѣе не сумѣть воспользоваться случаемъ, который представляется при такихъ счастливыхъ предзнаменованіяхъ».


Еще от автора Всеволод Сергеевич Соловьев
Сергей Горбатов

Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В третий том собрания сочинений вошел роман "Сергей Горбатов", открывающий эпопею "Хроника четырех поколений", состоящую из пяти книг. Герой романа Сергей Горбатов - российский дипломат, друг Павла I, работает во Франции, охваченной революцией 1789 года.


Последние Горбатовы

Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В седьмой том собрания сочинений вошел заключительный роман «Хроники четырех поколений» «Последние Горбатовы». Род Горбатовых распадается, потомки первого поколения под влиянием складывающейся в России обстановки постепенно вырождаются.


Изгнанник

Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В шестой том собрания сочинений включен четвертый роман «Хроники четырех поколений» «Изгнанник», рассказывающий о жизни третьего поколения Горбатовых.


Старый дом

Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В пятый том собрания сочинений вошел роман «Старый дом» — третье произведение «Хроники четырех поколений». Читателю раскрываются картины нашествия французов на Москву в 1812 году, а также причастность молодых Горбатовых к декабрьскому восстанию.


Волтерьянец

Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В четвертый том собрания сочинений включен "Вольтерьянец" - второй роман из пятитомной эпопеи "Хроника четырех поколений". Главный герой Сергей Горбатов возвращается из Франции и Англии. выполнив дипломатические поручения, и оказывается вовлеченным в придворные интриги. Недруги называют его вольтерьянцем.


Алексей Михайлович

Во второй том исторической серии включены романы, повествующие о бурных событиях середины XVII века. Раскол церкви, народные восстания, воссоединение Украины с Россией, война с Польшей — вот основные вехи правления царя Алексея Михайловича, прозванного Тишайшим. О них рассказывается в произведениях дореволюционных писателей А. Зарина, Вс. Соловьева и в романе К. Г. Шильдкрета, незаслуженно забытого писателя советского периода.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.