1: 21 декабря — 30 декабря
В классе Сары не было девочки, умнее Лоретты Барнс. «Рэп как поэзия, поэзия рэпа» — интересная тема. Однако Лоретта не согласилась.
— "Айс Ти" — вовсе не Аллен Гинсберг, — заявила она. — Нельзя даже сравнивать «Души на льду» с «Воплем». Они просто явления разного порядка, миссис Уэллес.
Лоретта училась на благотворительную стипендию и была единственной чернокожей на всем втором курсе. И единственная из всех заявила, что сейчас рэп не является поэзией.
— Назовите его виршами графоманов — и я соглашусь. Но поэзией? Что вы, миссис Уэллес. Если рэп — поэзия, то Майкл Джексон — просто Лучано Паваротти.
Остальные девочки рассмеялись.
Лоретта наслаждалась произведенным эффектом.
Ослепительная четырнадцатилетняя красавица с голливудской улыбкой и прической из множества косичек с вплетенными в них разноцветными стеклянными бусинками, она могла бы хоть сейчас стать фотомоделью, однако мечтала о карьере юриста. От одноклассниц Лоретта узнала, что муж миссис Уэллес работает в прокуратуре, и как-то раз спросила Сару, не требуется ли ее мужу хорошая помощница. Точить карандаши, выносить корзины с ненужными бумагами — что угодно, все лучше, чем ее нынешняя работа в «Макдональдсе». Сара ответила, что, насколько ей известно, в прокуратуру принимают только государственных служащих, что означает обязательную сдачу экзаменов и все такое прочее. Впрочем, она спросит мужа. Майкл подтвердил ее предположения.
— Передайте ему, что он только что отверг будущую звезду юриспруденции, — заявила Лоретта и озарила все вокруг своей бесподобной улыбкой.
Сара принялась развивать тему, напирая на то, что рэп может считаться поэзией протеста или, возможно, стихотворным комментарием, подобно стихам Леннона и Маккартни.
— Возьмем, например, «Элинор Ригби», — предложила она. — Что это, как не поэма протеста? Или элегия одиночеству? Или призыв к милосердию? И к тому же здесь отчетливо прослеживаются наблюдения за социальными явлениями, разве не так? Элинор прячет лицо в кувшине возле дверей. Отец Маккензи начинает службу, на которую никто не приходит.
Большая часть ее пятнадцатилетней аудитории слышала «Элинор Ригби», но мимоходом.
Многие из них воспринимали «Битлз» почти как некий квартет менестрелей елизаветинских времен.
В конце концов, Маккартни уже за пятьдесят — глубокий старик в глазах этих акселератов. Тем не менее Сара очертя голову бросилась вперед. Знай она заранее, что урок пойдет по такому руслу — кстати, не самый худший вариант, — она принесла бы из дому что-нибудь из своих собственных магнитофонных записей. Сейчас же она побеждала только потому, что Лоретта поддержала неожиданный поворот темы.
— Или что такое «Я — морж», — продолжала Сара, собравшись с духом, — как не протест против английской системы налогообложения. Иначе почему так отчетливо прослеживается там тема смерти? Все вы знаете выражение: «На свете есть две бесспорные вещи — смерть и налоги», не так ли?
Никто из них ничего подобного не знал. Самые умные дети Нью-Йорка, студенты Грир-Академи, и никто из них понятия не имеет ни о смерти, ни о налогах, ни — если уж на то пошло — о песне «Я — морж».
Никто, кроме Лоретты.
— Леннон, бесспорно, был настоящим поэтом, — согласилась она. — Только вы сравниваете Божий дар с яичницей, вот в чем беда.
— Простите, а кто такой Леннон? — спросила одна из девочек.
— Господи помилуй! — Лоретта возвела горе свои очаровательные карие глазки.
— Джон Леннон, — повторила Сара.
— Кажется, это его застрелил какой-то псих рядом с комплексом «Дакота», — напряглась другая девочка.
«Хорошая тема для будущего урока, — отметила про себя Сара. — Что остается в памяти об ушедших людях? Что будут помнить о Вуди Аллене — его разводы или его прекрасные фильмы? Кем в глазах потомков останется Оливер Норт — национальным героем или предателем священных постулатов демократии? И неужели Джона Леннона, после всего им сказанного и сделанного, вспомнят лишь как человека, которого застрелил какой-то псих рядом с квартирным комплексом в западной части Нью-Йорка?»
Зазвенел звонок.
— Черт! — воскликнула Сара и улыбнулась.
Каждый день в конце каждого урока она повторяла это восклицание. В нем слышалось абсолютно искреннее сожаление — она действительно ненавидела школьный звонок, означавший окончание занятий. Но кроме всего прочего это стало чем-то вроде ее фирменного знака.
Лоретта подошла к ней.
— А может, тут все дело в сострадании? — предположила девочка. — Их называют поэтами потому, что все они — черные.
— Хорошая мысль, — заметила Сара. — Обсудим ее на следующем уроке.
* * *
Майкл вечно становился на сторону дочери. О чем бы ни заходил спор, он неизменно поддерживал Молли. Вот и сегодня Саре казалось, что она достаточно ясно все объяснила за обедом. Нет никакого смысла наряжать рождественскую елку, раз они уезжают в Сент-Барт двадцать шестого. А сегодня уже двадцать первое. Даже если они успеют установить и убрать ее к завтрашнему вечеру.
— Кстати, — добавила Сара, — о елке длиннее шести футов и речи быть не может.
