Несколько долгих минут, понадобившихся Урдежису для того, чтоб восстановить прерывистое дыханье и преодолеть накатившую волной слабость, предатель так и сидел на полу. Сидел, не шевелясь, бессильно откинув на сиденье ближайшего стула голову со слегка растрепавшейся прической, и молчал.
Однако глубоко ошибся бы каждый, вздумавший подсмотреть за советником, решив, что он подавлен и расстроен. Урдежис был из того редкого сорта людей, о чьем душевном состоянии нельзя судить по бледному лицу и дергающимся губам. Впрочем, никаких соглядатаев быть и не могло, занимая это помещение под свой кабинет, советник первым делом раздобыл секретный план дворца и выяснил, где именно расположены все слуховые трубки и потайные глазки, ведущие сюда. Затем привел мастера и проследил лично, чтобы их уничтожили. Все, без исключения.
И губами он шевелил вовсе не потому, что молил богов о пощаде, или каялся в злодеяниях, отнюдь.
Урдежис матерился.
Со вкусом, грязно и многословно, так, как матерятся только хлебнувшие контрабандного запретного пойла портовые грузчики. Да у них он и научился этому искусству, в ту осень, когда обнаружил, что все ровесники смотрят на него откуда-то из заоблачных высот, и хвастают как новыми камзолами, так и старыми, у которых рукава вдруг стали длиной по локоть.
Тогда он загодя догадался, что над его ростом будут насмехаться и, краснея от подсовываемых сознанием картинок, и невольного отвращения, выучил все эти перлы, которые теперь беззвучно бормотал дрожащими от ярости губами.
В далекой юности они подействовали мгновенно, спася от жестоких издевок вытянувшихся за лето шалопаев. Едва услышав первую фразу, неторопливо произнесенную с выученной перед зеркалом пренебрежительной миной, его предполагаемые мучители спрятали так и не пущенные в ход острые, но вполне приличные словечки, снова признав его, коротышку, выше себя.
Нынче ему не было нужды в разговоре с ними проявлять свои познания портового лексикона, они и без того понимали, что безнадежно ниже его, несмотря на свои длинные ноги и мощные плечи. Теперь он говорил ласковым голоском, лишь изредка выпуская на волю строгие и холодные интонации. А матерился лишь про себя и только в таких исключительных, как эта, ситуациях. Просто не мог не выговорить, пусть и беззвучно, все те грязные и мерзкие словечки, чтобы хоть в воображении унизить и оскорбить обидчицу.
Она выпила его. Выпила все эмоции так открыто, нагло и безжалостно, как не позволяла себе даже с его заклятыми врагами.
И по одному этому вопиющему факту он сразу понял, больше она не с ним. Нужно быть последним дураком, чтоб поверить, что она не врет, а он таким никогда не был. Все понял сразу, и захлебнулся на миг острой болью внезапной потери, но она, словно не заметив, выпила и ее. Вот в тот миг он и сообразил, если хочет победить, то должен молчать и держать в руках свои эмоции… по крайней мере, при Тарилли.
Урдежис с чувством пробормотал самую грязную фразу из своих запасов и тяжело поднялся на ноги. Можно не гадая, сказать, куда она помчалась, под завязку запасшись энергией, к этой иномирянке, пытаться поднять ее из обморока.
Пусть бежит… он пойдет совсем в другую сторону, и неизвестно, как повернутся события, когда она узнает, в чем состоял его тайный план, заготовленный на самый крайний случай.
В королевские покои он ворвался почти бегом, драконья кровь не просто восстанавливала силы, она словно возвращала молодость, поворачивала вспять время и наполняла все вокруг искристым, юношеским задором. Жаль, нельзя пить это зелье беспрестанно, в конце концов тело не выдерживает и выпадает в сон буквально на полушаге. А ему сейчас этого никак нельзя себе позволить, если удастся удержать трон в эти сутки, больше уже никто не сможет его отобрать. Вечером он послал заказ в гильдию кузнецов, и не сомневался, что уже к обеду получит веские доказательства правильности своих поступков.
Гинло спал, свернувшись в клубок, как животное, на коротковатом диванчике возле пышущего теплом камина, и от этого жара на его впалых щеках цвел бледный и робкий румянец.
В сердце советника что-то невольно сжалось при виде худосочненького тельца, замотанного в пушистое вязаное одеяло, но он не позволил состраданию командовать своими поступками. Решительно метнулся к мальчику, подхватил легкое тело вместе с одеялом на руки и шагнул к одной из колонн, обрамляющих камин. Привычно нажав ногой на один из камней основания, советник дождался, пока часть стены сбоку от колонны бесшумно сдвинется в сторону, открывая выход на потайную лестницу.
Дальше он действовал четко и хладнокровно, забыв про недавние глупые сомнения. Жалость — чувство для бедных и слабых, а не для сильных и уверенных в победе.
Открыв еще две потайные дверцы, оказался в маленькой, не больше одежного шкафа каморке, где все пространство занимала поднимающаяся полка. Под ней важно ждала постояльцев неподъемная чугунная ваза, но советник сомневался, что Гинло она понадобится, мальчик вступил в фазу трансформации и ждал только проведения ритуала, чтоб окончательно перейти рубеж. Вот только для этого нужен был сильный одаренный, никто из тех, кого Урдежису удалось найти, Тарилли не устроил. Положение осложнялось тем, что она сама была полукровкой, а Гинлоред — соответственно квартероном, и слабый одаренный мог и в самом деле не вытянуть его в решающий миг перевоплощения.
