Книга была такой огромной, что положить ее к себе на колени оказалось почти невозможным. После нескольких попыток я разместил ее на траве, и она раскинулась передо мной, а я лежал на животе и пытался разобрать полустертую вязь магического текста
– Создайся плотью от плоти моей…
Воздух задрожал и потемнел.
– Возьми дыханье от дыханья моего…
Волосы мешали, лезли в глаза, и я хотел их отбросить, но не успел. Я получил такой пинок под ребра, что отлетел от книги на добрых моих два роста, а ростом меня Боги не обидели.
– Сопляк, паршивец, ты что это делаешь?!
Никогда я еще не видел Наставника в таком лютом гневе. Я валялся на траве, пытаясь дышать, и ничегошеньки не понимал.
– Я… я читал, Учитель, – с трудом выдавил я.
– Ах, ты читал, поганец?! – Наставник одной рукой поднял меня с земли, а другой залепил здоровенную затрещину.
Дело скверное. Рука у моего Наставника тяжелая, и я считал, что в полной мере изведал ее тяжесть, когда мы боролись. Но раньше он никогда меня не бил, тем более – так. Ох, как все нескладно получается. Что же я такого натворил?
– Значит ты, трам-тебя-тарарам, читал?!
– Я виноват, Наставник, – я опустился на колени и склонил голову. Никогда еще я не признавал свою вину без оговорок, без малейшей попытки оправдаться, никогда еще не был готов добровольно принять наказание. Но и Учитель мой так себя никогда не вел. Даже когда я в трехдневном переходе умудрился потерять меч.
– Он виноват, видите ли! – Наставник снов ударил меня. – Ты хоть понимаешь, что натворил?!
– Нет, Наставник, – искренне ответил я.
Это его несколько отрезвило.
– Я тебе говорил, чтоб ты никогда не произносил заклинания вслух?
– Да, Учитель, но я нечаянно… я не очень хорошо читаю, и мне вслух легче…
– Не умеешь – не читай. Нет, ну вот же приспичило оглоеду. Я тебе, мерзавцу, даром говорил? Нельзя – значит, нельзя. Это тебе не базарные лубки с намалеванными голыми девками.
Я подумал, что Наставник в чем-то прав. Мысленно я приравнивал запрет на магические книги к запрету на непристойные лубки с раскрашенными картинками. И то, и другое мне рассматривать не полагалось: еще рано. Но неприличные лубки я уже читал, хоть мне это и запрещалось, так почему же не прочесть и магические книги, которые мне тоже запрещены?
– Сопляк ты, щенок! Читает он, видите ли! Вслух, что попало, где попало! Не где-нибудь в потаенном месте между мирами, нет! Разлегся на пузе в травке и призывает. Да еще задержись я чуть-чуть, и остались бы от тебя кровавые тряпочки. Ты хоть это понимаешь?
– Да, Наставник, – виновато произнес я. – Теперь понимаю.
– И мало того, мне бы еще пришлось отлавливать ту пакость, которую ты по своему недомыслию затащил в наш мир. Даже не зная, что это за тварь и где ее искать. И что она может натворить на свободе.
– Я виноват, Наставник, – глухо повторил я.
– Вот и подумай о своей вине, – пробурчал Наставник и коснулся моей шеи у плеча. Я окаменел. Моя плоть оставалась живой, но не повиновалась мне. Спасибо и на том. Я уж думал, что впервые за годы обучения меня просто выдерут, как сопливого мальчишку, и поделом же мне будет. Но наказали меня, как взрослого. Я отстоял свое на службе. Я отстоял свое на лужайке, которую я чуть не загубил своими неосторожными заклинаниями, да еще на месяц лишили права носить меч.
Это было года четыре назад, и урок я усвоил, как должно. Особенно, когда я узнал, что чуть было не произнес заклинание разделения плоти. Часть ее захватило бы какое-нибудь потустороннее чудище и разорвало бы то, что от меня осталось, действительно на кровавые тряпочки. Больше я самолично в магические книги не лазил. Наставник иногда давал мне их читать
– под своим присмотром, разумеется – но очень неохотно. Он считал меня безответственным сопляком, и я не мог его за это винить. Ничего не скажешь, показал себя во всей красе.
Мой Наставник Гимар – лучший воин-маг отсюда до столицы, а может, и в столице, но по нему не скажешь. Приземистый, пузатенький, ест за двоих, пьет за троих, ругается, как первосвященник в публичном доме. Одет непонятно во что. Все старое, латаное. Отродясь я на нем новых штанов не видел. С тех самых пор, как он подобрал меня, голодного на улицах Техины.
Голод сводил меня с ума, голод заставил меня удрать из дома и броситься на поиски счастья в ближайший город, но и там мне пришлось солоно. Улицы Техины вымощены отнюдь не деньгами, красть я не хотел и не умел, попрошайничать тоже, а ремесла никакого толком не знал. Дома я сгребал навоз и все такое прочее, а в городе на подобную работу спрос невелик. Все это я поведал Гимару за второй порцией речной рыбы – первую я проглотил, не заметив. Гимар потребовал у трактирщика здоровенный каравай хлеба и умиленно наблюдал, как я в него вгрызаюсь.
– Что, налоги большие? – сочувственно спросил он, глядя, как я уписываю свежий теплый хлеб.
Я помотал головой.
– Мы освобождены от налогов, – невнятно провещал я набитым ртом.
Гимар присвистнул: он знал, в какой горькой, крайней, безысходной нужде можно добиться полного освобождения от налогов.
– Мало рабочих рук?
Я ответил не сразу: кинул в рот слишком большой и горячий кусок рыбы, обжегся и теперь дышал часто и коротко.
