В мягком, золотистом свете свечей, робко подрагивающих рыжеватыми язычками в единственном бра, висевшем в изголовье широкой кровати, спина Хангильды казалась смуглой и чуть угловатой, но он точно знал, насколько обманчиво это зрелище.
Не было в Индруге другой женщины с такой же гладкой и белой кожей, упругой и мягкой одновременно, чуткой и отзывчивой на прикосновения и ласки. Она выглядела загорелой лишь в неверном сиянии свечей, а днем, при солнечном свете, была молочно-белой и матовой, словно авингамский жемчуг. Впрочем, нахальным солнечным лучам уже давно не удавалось даже мельком коснуться кожи Хангильды. Все окна в ее особняке были предусмотрительно занавешены непрозрачными, никогда не раздвигавшимися занавесями, а в гости и на приемы отлично знавшая цену своему телу прелестница ездила, скрытая плотной вуалью и занавесками кареты.
– Ты хотела мне что-то сказать? – негромко и небрежно осведомился Инквар, продолжая неспешно поглаживать еще влажные от страсти спину и плечи ничком лежавшей рядом с ним возлюбленной.
Это звание давно уже не соответствовало действительным чувствам Инквара, но вслух он предпочитал называть ее именно так. И просто по привычке, и отдавая дань довольно бурному поначалу роману.
– А ты не рассердишься? – поднимая голову, кротко пролепетала она, изображая юную и робкую девушку, и Инквар невольно улыбнулся.
Слишком хорошо успел он изучить Хангильду за это время, чтобы не знать, как мало подходит ей такая маска. Но ответил так же кротко и нежно:
– Разумеется, нет, милая. Ты же знаешь, на тебя я не могу сердиться. Так в чем дело? Тебе нужны новые серьги или платье?
Само собой, он сразу, еще по первым словам сожительницы, понял – в этот раз она потребует вовсе не очередное украшение и не какую-нибудь особую услугу. Но и виду не подал, желая, чтобы первый шаг к разрыву Хана сделала по собственной воле.
– Спасибо… ты так добр… – томно выдохнула она и соскользнула с постели. – Но в этот раз у меня немного иная просьба.
Ни капли не стесняясь и даже не подумав накинуть на свое роскошное тело хотя бы прозрачный пеньюар, словно забыв про маску стыдливой девочки, которую выбрала на сегодняшний вечер, Хангильда прошла к столу, кокетливо покачивая бедрами.
Изящно присела на край столешницы и принялась неторопливо снимать с себя последние из оставшихся украшений, небрежно раскладывая их по скатерти, и близко не подозревая, какие мысли стремительно проносятся в голове мужчины, с самодовольной усмешкой наблюдающего за ее движениями.
А Инквар все внимательнее следил сквозь полуопущенные ресницы за очередной ложившейся на стол безделушкой, одну за другой вычеркивая для себя утерянную возможность справиться с бывшей возлюбленной бесшумно и безболезненно. Для нее.
Да, теперь он уже был совершенно уверен в своем праве называть Хангильду бывшей и ничуть не жалел об уходящем в прошлое периоде его жизни. Досадно было другое: она все-таки предала его, и сейчас каждое движение белой руки было доказательством этого предательства.
– Но скажу я его утром, а сейчас иду купаться, – объявила Хангильда, сняв последнее колечко. – А ты пока поспи. Тебе рано вставать.
– Налей вина, – согласно кивнув, расслабленно потянулся Инквар. – Во рту пересохло… ты такая горячая…
Привычно подчиняясь этой просьбе, Хангильда послушно потянулась к кувшину и не заметила мелькнувшей во взгляде возлюбленного жесткой усмешки.
Чтобы женщина в нужный момент выполнила твое распоряжение совершенно бездумно и доверчиво, нужно не один год приучать ее к обыденности этого поступка.
Короткого мгновения, пока прелестница наливала вино, внимательно следя за струей из кувшина, искуснику хватило, чтобы достать из тайничка крошечное зернышко зелья и прилепить его к подушечке пальца. И теперь он с почти искренним восхищением следил за изящной походкой Хангильды, бережно несущей полный бокал.
– Жаль… – выдохнул Инквар и на миг смолк, ощупывая притворно жарким взглядом наизусть знакомое тело, – что мне рано вставать.
Он взял у нее сосуд и отпил почти половину, затем протянул бокал Хангильде, незаметно стряхнув в него свой последний дар:
– Теперь ты.
Женщина знакомо усмехнулась – эта традиция стала у них почти ритуалом – и сделала пару маленьких глотков.
И тотчас покачнулась, начала падать, роняя бокал. Но молниеносно вскочивший искусник ловко поймал посуду с предательским питьем и отнес на стол, лишь после этого вернувшись к безжизненно лежащей на пушистом ковре Хангильде.
– Надо бы влить в твой ротик и остальное, – беззлобно бурчал он, укладывая ее на постель и накрывая одеялом: весна выдалась дождливой и ночами было прохладновато. – Но я же добрый… хоть это ты заметила.
Следующие несколько минут он скользил по комнатам стремительной тенью, собирая свои пожитки и едко кривя губы всякий раз, проходя мимо сладко спящей Хангильды. Бывшая возлюбленная искренне считала его законченным занудой за незыблемое правило всегда сначала аккуратно убирать на место свои вещи, особенно инструменты, если она вдруг придумывала очередное развлечение. Несколько раз, в самом начале их отношений, она попыталась бастовать против этого правила, но очень скоро убедилась, что Инквар надолго становится глух и равнодушен к ее требованиям и желаниям после каждой такой выходки.
