Он помнил, как тщательно и умело, ласкающими движениями, бабушка проникала в холодное взрезанное нутро цыпленка и извлекала оттуда удивительные вещи: влажные, глянцевитые, с мясным запахом кольца кишок, мускулистый комочек сердца, желудок, а в нем зернышки. Как искусно и изящно надрезала цыплячью грудь и пухлой ладошкой обирала с нее медали. Одни из них шли в кастрюлю с водой, другие в бумажку — наверное, бросить потом собаке. За этим следовал ритуал набивки чучела вымоченной и приправленной пряностями булкой, а завершала дело, проворными тугими стежками, блестящая хирургическая игла.
При всех чудесах хирургии, однако, ни одна птица после операции не возродилась к жизни. Цыплят немедленно препровождали в преисподнюю, пытать острым вертелом, раскаленным жиром и кипящей водой, до той поры, пока за праздничным столом не собирались прочие хирурги с грозными скальпелями в руках.
За одиннадцать лет, прожитых Дугласом, он редко сталкивался с впечатлениями более захватывающими.
Чего стоила одна только коллекция ножей.
Будучи не при деле, они покоились в скрипучих ящиках большого кухонного стола. Это был волшебный стол, откуда бабушка — седовласая старая колдунья, однако не злая, с милым, добродушным лицом — извлекала атрибуты для своих магических операций. Для рассекания и исследования цыплят и прочей дичи они представлялись важнейшим инструментом.
Шевеля губами, Дуглас насчитал в общей сложности двадцать ножей различных форм и размеров. И каждый был отполирован так тщательно, что в нем виднелось четкое, хотя и искаженное, отражение рыжих волос и веснушек Дугласа.
Пока бабушка занималась расчленением животных, внуку полагалось вести себя тихо. Стоять по ту сторону стола, вытягивать шею и наблюдать было можно, но не болтать языком: это разрушило бы чары. Когда бабушка трясла над птицей серебряными судками, воображалось, будто оттуда сыплются не соль и пряности, а дробленая мумия и индейские кости, а беззубый рот ее выпевает заклинания.
Пружина любопытства сжималась и сжималась, и наконец Дуглас набрался храбрости ее отпустить.
— Бабушка, а я внутри такой же? — Он указал на цыпленка.
— Как что, детка?
— Как он, внутри?
— Да, примерно такой же, только немного красивей и аккуратней.
— И сам живот у меня больше, — добавил Дуглас, гордый своим животом.
— Да, — подтвердила бабушка. — Больше.
— А у дедушки живот еще больше, чем у меня, бабуля. Он на него локтями может опираться.
Бабушка засмеялась и покачала головой.
Дуглас сказал:
— А Люси Уильямс, с нашей улицы, у нее…
— Помолчи, дитя! — прикрикнула бабушка.
— Но у нее…
— Забудь о Люси! Это другое дело. Помалкивай, и все тут.
— Но почему у нее другое дело?
— Еж иголкою вот-вот болтливый рот тебе зашьет, — отрезала бабушка.
Дуглас тут же отошел, но вскоре вернулся в задумчивости:
— Бабушка, а откуда ты знаешь, что у меня внутри?
— Знаю, и все. Ну, ступай себе.
Дуглас, хмурясь, потопал в гостиную; в голове вертелась мысль о том, многого ли стоят знания, полученные от взрослых, если они ничем не подкрепляются. Взрослые правы, и все.
Звякнул колокольчик.
Сбежав в холл, Дуглас разглядел через стекло парадной двери соломенную шляпу. Злясь оттого, что колокольчик не умолкает, он распахнул дверь.
— Доброе утро, мальчик, а хозяйка дома?
С длинного гладкого лица красно-коричневого цвета на Дугласа смотрели холодные серые глаза. Посетитель был высок и худ, в руках держал чемодан и портфель, под мышкой — зонтик; тощие ладони прятались в теплых перчатках, голову венчала чудовищно новая соломенная шляпа.
Дуглас помотал головой:
— Она занята.
— Я пришел по объявлению. Хочу снять у нее верхние комнаты.
— У нас уже живут десять пансионеров, свободных мест нет, уходите.
— Дуглас! — Бабушка, неспешно пересекшая прихожую, внезапно выросла у Дугласа за спиною и поздоровалась с незнакомцем. — Проходите, пожалуйста. Прямо по лестнице. На мальчика не обращайте внимания.
— Ничего.
Посетитель, не улыбаясь, прямой как палка, ступил за порог. Дуглас следил, как они с бабушкой скрылись наверху, слышал бабушкин голос, объяснявший условия аренды. Стукнул чемодан, бабушка вскоре сошла в прихожую, чтобы взять из шкафа постельное белье, нагрузила его на Дугласа и велела мигом отнести в только что сданную комнату.
У порога Дуглас помедлил. Посетитель пробыл в комнате всего ничего, но она уже изменилась. На кровати лежала соломенная шляпа, зонтик, прислоненный к стене, походил на мертвую и окоченевшую летучую мышь со сложенными крыльями. Дуглас прищурился, рассматривая зонтик. Незнакомец стоял посреди комнаты, опустив на пол чемодан.
