19 августа 1995 года. Виламоура, Алгарве, Португалия
Набережная Марины ди Виламоура плавилась от зноя. Яхты, в унынии опустившие паруса и грустно повесившие свои бушприты, казались нереальными в густом липком мареве — казались сошедшими со старинной литографии. С каким удовольствием они рванули бы сейчас в безбрежную гладь океана, подальше от разомлевшего под солнцем асфальта и изнывающей от жары сонной бухты!
Увы… Их хозяева, как все нормальные люди, в этот час или принимали морские ванны, или прели под тентами возле бассейнов, или честно зарабатывали пневмонию в кондиционированных комнатах отелей, осененных, как плохой армянский коньяк, пятью фальшивыми звездами.
Изредка из одного ресторана в другой перебегали официанты. Перебегали, прикрыв ладонями макушки и стараясь как можно быстрее выскочить из-под лучей ультрафиолета, — то ли в поисках дополнительного заработка, то ли последних сплетен.
Три огромных шкиперобородых скандинава, принявших с утра недельную дозу горячительного, не замечали, казалось, ни солнца, ни моря. Их мутные глаза высматривали прохладную гавань, из которой можно было бы отправиться в столь желанную алкогольную кругосветку.
Как стая дельфинов за лайнерами, за ними неотступно следовали их бизоноподобные жены; женщины отчаянно потели и ежесекундно вытирали свои морковного цвета лица насквозь промокшими платками.
Чуть поодаль в растерянности топтали размягченный солнечным жаром асфальт менее живописные группы; все эти люди, по-видимому, ломали головы над одной и той же проблемой: как бы выбраться из пекла, не заплатив за прохладу денег? Эта проблема, надо заметить, представлялась неразрешимой: в разгар туристического сезона прохлада в Виламоуре — весьма дорогое удовольствие.
Замысловато разукрашенная овощами рыбка, которую португальцы называют «золотистой», одним своим видом возбуждала зверский аппетит, возбуждала, впрочем, ненадолго. Рыба оказалась необычно вкусной, не очень жирной, зажаренной по всем В правилам кулинарного искусства, но, так и не осилив ее, я понял: есть в такую жару противопоказано.
Официант смотрел на меня испуганными кроличьими глазками, ожидая, видимо, замечаний по поводу свежести рыбы. Я успокоил его, как мог, и попросил принести чашечку кофе и бутылку ледяной минералки. Довольный отсутствием претензий, официант улыбнулся, удалился. Вернулся с кофе и водой. После чего, в смущении потупившись, сунул под блюдце счет.
Смущение официанта было вполне оправданным: счет в полной мере соответствовал искаженным понятиям алгарвийцев о престижности их курортов. Несколько лет назад кто-то не очень остроумный, но очень восторженный сравнил в печати Виламоуру с лучшими летними курортами мира, и теперь сонмы европейских тугодумов, из года в год приезжавших сюда исключительно из-за доступности местных прелестей, попадают в своеобразный финансовый капкан. Цены выросли в несколько раз, догнав и уже кое в чем обогнав цены самых фешенебельных курортов мира, уровень же сервиса остался — в лучшем случае — прежним.
Официант тотчас сообразил, что сдача остается ему. Он расплылся в такой дружелюбной и милой улыбке, что, казалось, повеяло свежим морским бризом. Расслабившись, официант согнул одну ногу в колене. В такие моменты его, очевидно, учили заводить с клиентом приятную беседу — беседу ни о чем.
— Очень жарко сегодня, сеньор, не так ли?
— Фаш калор, — подтвердил я, едва не расхохотавшись.
Это обычное, казалось бы, словосочетание произносилось в Алгарве настолько часто, что приезжий вполне мог заподозрить: все население провинции охвачено эпидемией шизофрении. Только прожив здесь достаточно долго, я понял, что «фаш калор» — не просто «жарко». Понимать так эту фразу — значит слишком уж упрощать и без того простые местные нравы. «Фаш калор» — это приглашение к беседе и ее конец. «Фаш калор» — это образ мыслей, образ жизни, состояние души.
«Фаш калор», — с оптимизмом заявляет в казино игрок, только что просадивший все свое состояние. «Фаш калор», — в задумчивости цедит сквозь зубы предприниматель, неожиданно получивший возможность с помощью нескольких телефонных звонков решить все свои проблемы, — и небрежно отодвигает от себя телефонный аппарат. Все можно сделать в этом мире, всего можно добиться, стоит лишь чуть поднапрячься, но «фаш калор» — и все летит в тартарары.
— Сеньор не алгарвиец, не так ли?
— Тонко подмечено.
— Я сразу понял. Сеньор очень странно произносит некоторые слова. В Алгарве так не говорят. — Официанта аж распирало от гордости: догадался-таки! — Сеньору нравится у нас? У вас, на севере, такой погоды не бывает… Ведь сеньор — с севера, не так ли?
Что верно, то верно. Только он, проницательный мой, имеет в виду север Португалии. Мой Север — он гораздо севернее.
На моем Севере — если я еще имею право называть его «своим» — скоро начнутся затяжные осенние дожди. Люди, выходя из домов, будут все теплее одеваться; деревья, наоборот, — скидывать с себя тяжесть пожелтевших летних одежд.
Сигарета кончилась, а я так пока и не придумал, чем бы заполнить вторую половину дня. В офисе делать решительно нечего. Ничего серьезного в ближайший месяц не предвидится, а с текучкой секретарша, слава богу, справляется лучше меня.
