Лондон
Октябрь 1910 года
Когда ранним субботним утром внизу зазвонил телефон, Урсула Марлоу поняла, что это может означать только плохие новости. Через несколько секунд она услышала мягкие, неуверенные шаги на лестнице, а потом осторожный стук в дверь спальни. Было еще темно. Урсула быстро встала, сунула ноги в шелковые домашние туфли цвета слоновой кости, взяла со стула темно-желтую кашемировую шаль и поплотнее закутала плечи.
— Ничего страшного, Биггз, — шепнула она через дверь. — Я не сплю. Сейчас спущусь.
Дверь медленно отворилась; дворецкий стоял на пороге с лампой в руке.
— Кто звонит? — спросила Урсула.
— Мисс Стэнфорд-Джонс.
Временами Биггз бывал таким чопорным.
Урсула спустилась по лестнице; Биггз шел за ней, почтительно молча.
Девушка взяла трубку.
— Уинифред, это ты? — спросила она.
— Салли… слава Богу. Я должна была тебе позвонить. Понятия не имею, к кому еще обратиться. Это кошмар. Даже не знаю, как объяснить. Здесь, в моей комнате, кто-то есть — и, Салли… мне кажется, она мертва!
Урсула потеряла дар речи. Шаль сползла с ее плеч на пол. Биггз, почтительно державшийся в отдалении, подошел и подобрал ее. Урсула осталась стоять в батистовой ночной рубашке. Она понимала, что Уинифред права: кто еще мог ей помочь? У кого еще имелись связи, чтобы все уладить, — если только это было возможно? Кто здесь был дочерью одного из самых богатых английских промышленников?
— Не выходи. Я сейчас приеду. — Урсула положила трубку. — Биггз, ступайте на улицу и найдите мне кеб.
Биггз вскинул брови, но подчинился.
Урсула поднялась наверх и быстро начала одеваться, не прибегая к помощи горничной Джулии. В спальне было холодно, хотя в камине по-прежнему горел огонь. Не желая будить никого из обитателей дома, особенно отца, Урсула не стала включать верхнее освещение и собралась при тусклом свете ночника, умудрившись своими силами зашнуровать длинные тесемки корсета.
— Черт возьми! — пробормотала она сквозь зубы, торопливо застегивая темно-серое льняное платье, которое Джулия приготовила ей накануне вечером.
Часы на каминной полке пробили пять. Урсула нетерпеливо натянула черные кожаные полусапожки, которые валялись под стулом, зашнуровала их лишь наполовину и в полумраке заспешила вниз по лестнице. Биггз ждал на нижней ступеньке с зонтиком в руках.
— Никакого зонтика, — предупредила Урсула. — Кеб здесь?
— Ждет на улице, — спокойно ответил Биггз. — Полагаю, мисс, это вам понадобится, — сказал он, протягивая ей плащ и сумочку.
Урсула вынуждена была крепко держаться, пока кеб с грохотом катил по тускло освещенным улицам. Уличные фонари вдоль Пиккадилли призрачно сияли сквозь плотную пелену дождя. Бок о бок с ними ехал грузовой фургон; извозчик в темном плаще сгорбился от холода. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем они свернули на Грейт-Рассел-стрит, миновали внушительную колоннаду Британского музея и спустились по Монтегю-сквер. Колеса заскрежетали по мостовой, и кеб остановился перед дверью знакомого белого дома. Газовый фонарь на углу тускло горел в сыром тумане, но в доме не светилось ни одного окна. Урсула много раз приезжала сюда на собрания Женского социально-политического союза, но неизменно днем. В сумерках дом казался мрачным и странным.
Урсула познакомилась с Уинифред на одном из первых собраний союза в Куинс-Холл. Хотя она знала Уинифред в лицо еще со времен Соммервиль-колледжа, их пути редко пересекались. Когда Урсула поступила и Оксфорд, Уинифред училась уже на последнем курсе и у нее была прочная репутация радикалки. Слушая выступление Уинифред по поводу Женского кооперативного общества, Урсула в своем отороченном мехом пальто чувствовала себя в высшей степени сомнительной особой. В конце концов, имя ее отца было синонимом «эксплуатации рабочих», как часто выражалась та же Уинифред.
Сходное чувство она ощутила сегодня, выходя из кеба. Ее мир столкнулся с миром Уинифред, и Урсула вовсе не была уверена, что готова к последствиям.
Шляпу и перчатки девушка забыла дома. Осенний ветер пробирал до костей. Урсула подумала, что выглядит нелепо, стоя здесь ранним утром и с волосами, заплетенными в косу, как она всегда делала на ночь. Большую часть жизни Урсулу оберегали от холода из опасения, что она станет жертвой чахотки, от которой умерла ее мать. В конце концов она почти инстинктивно восстала против такой опеки. Теперь Урсула дрожала и сожалела о своем порыве. Зачем вообще она здесь?
— Все в порядке, милочка? — спросил кебмен. — Никого нет дома, как я погляжу.
— Не беспокойтесь, — с улыбкой отозвалась Урсула и полезла в сумочку за деньгами.
Кебмена, кажется, это не убедило.
— Честное слово, — сказала Урсула, протягивая ему деньги.
Он взял плату, приподнял шляпу и что-то пробормотал сквозь зубы об «этих современных девицах».
Урсула поспешно шагнула с обочины, и кеб отъехал.
Она подошла к дому и нерешительно позвонила в дверь; отчетливый металлический звук эхом разнесся по безлюдным комнатам. Возможно, Уинифред сидит одна, в темноте, и ждет. Урсула никогда не была наверху, но воображение с легкостью нарисовало зловещую сцену. Ни звука, ни движения. Урсула помедлила, потом позвонила еще раз. В ее сознании возникали жуткие картины — возможно, после того как Уинифред позвонила (с той минуты прошла как будто целая вечность), случилось нечто куда более страшное.
