Бенор Гурфель
Последний pейс
Разрешение, ожидаемое так много лет, разрешение, на получение которого было потрачено так много сил, пришло не внезапно. Ещё в апреле появились какие-то неясные знаки, какие-то недоговорённости, что-то сдвинулось в их, казалось, безнадёжной ситуации.
Но не в первый раз дул этот обманчивый ветер надежды, появлялся и в прошлом этот мираж. И чтоб не расстраиваться зазря, они старались не обращать внимания и вели себя как обычно.
Приближался государственный праздник: 1-ое Мая 1977. Власти чистили, где могли, стены старых домов этого старого города. Вытаскивались и обновлялись флаги, транспаранты, портреты вождей. Ответственные лица готовились к праздничному шествию, а обычные люди предвкушали трехдневный отдых.
Марк только вернулся из города. Городская суета и шум раздражали, и он старался выбирать для прогулки тихие окраинные улочки с их тишиной и неспешностью. Он принимал ванну, когда раздался телефонный звонок, и Талла взяла трубку. Поговорив с кем-то, она, просунув голову в дверь ванной комнаты, намеренно обыденно сообщила, что звонили из отдела виз и пригласили зайти всей семьёй сразу после праздника в 10 утра. Помолчали и занялись своими делами.
1-ое Мая совпадало с приездом В.Б. - лучшего друга и верного человека в эту тёмную пору. Он позвонил из Л-да и сообщил, что приедет с сыном на два-три дня: отдохнуть и развеяться. Все были рады. Так в суете и в приеме гостей и прошли майские праздники. А третьего мая, незадолго до десяти, они собрались под старинной аркой городских ворот все трое: Талла, Алик и Марк и двинулись к недалёкому бледно-жёлтому двухэтажному зданию, где помещался ОВИР.
И невозможное свершилось. Скучным, казённым голосом майор Поллиман, в присутствии их "куратора" из КГБ - майора Есмикеева, зачитал бумагу, в которой говорилось, что Министерство внутренних дел рассмотрело просьбу семьи... и удовлетворяет их ходатайство... на выезд на постоянное место жительства... в государство Израиль...
- Вам даётся 10 дней на сборы. Через десять дней вы обязаны покинуть СССР, - жёстко добавил Есмикеев. И когда Марк попытался оспорить этот короткий срок, справедливо заметил: - Вы, Марк, всегда всем недовольны.
На этой ноте дискуссия закончилась, и они, покинув здание, вышли в бледно-голубое, прохладное утро. Присев на недалёкую скамейку и изо всех сил стараясь сдержать рвущуюся радость, они заговорили о необходимых практических шагах, связанных с отъездом. Суеты ожидалось много. Мужчинам надо было сняться с воинского учёта. Талле и Алику надо было уволиться с работы (Марк уже около года был безработным). Надо было поехать в Москву и оформить визы, приобрести билеты, сложить и запаковать вещи, отправить их на Брестскую таможню, пройти там таможенный досмотр и выполнить ещё немало мелких, но нужныж дел.
Но главное дело, стоящее перед ними, о котором мало говорилось, но которое должно было быть сделано во что бы то ни стало - это посещение могил их близких: отца Таллы и матери Марка. Не могли они покинуть страну и не преклонить колени и не сказать последнее "прощай". Но могилы эти были далеко от города, где жили они в ту пору, и к ним надо было ещё добираться и добираться. Что было непростой задачей, учитывая "колпак" службы государственной безопасности, под которым они находились все эти последние годы.
И было решено в то прохладное утро, что поедет Талла. Так как для приобретения авиабилетов нужно предъявлять паспорт, поедет она поездом до Москвы, а там уж, в столичной толчее, сядет на самолёт, и полетит в тот уральский город, на окраине которого, на Широкореченском кладбище, их могилы. Тут же, не откладывая, поехали на вокзал и, оглядевшись - пустынно, приобрели билет на завтрашний московский поезд.
А потом, дома было грустно-сладкое застолье. Открыли заветную бутылку израильского ликера "Сабра", налили по капле всем сидящим за столом и многие, вдохнув его горьковатый апельсиновый аромат, задумались. Одни уезжали - другие оставались. Оставались одни перед набиравшей обороты государственной машиной. Уже началось "дело Щаранского", полным ходом шли допросы его близких и не близких друзей. Всё более ощущалась жёсткая рука системы. Наступала тяжёлая пора.
На следующий день к вечеру Талла уезжала. Её никто не провожал Зайдя в вагон и найдя своё купе, она положила дорожную сумку и вышла в коридор покурить. Чтобы не мешать соседям, она, пройдя по коридору, остановилась у крайнего окна и, приоткрыв его, закурила. Окончив курить и повернувшись, она заметила в противоположном конце коридора мелькнувшую тень человека в милицейской форме.
Вскоре поезд, мягко двинувшись и быстро набрав скорость, застучал по стыкам рельс. Легли спать. Ночью она проснулась от тревоги. Поезд стоял на какой-то маленькой станции, на перроне было тихо, но из коридора, там, где она стояла вечером, доносился громкий и настойчивый стук. Она сжалась, ожидая, что сейчас начнут стучать и открывать все купе подряд, всё ближе и ближе, а потом дойдут до её купе, и - "Пройдёмте, гражданка...". Но нет - послышались какие-то разговоры, какие-то раздражённые голоса, потом всё смолкло, чьи-то сапоги протопали по коридору, и поезд двинулся. Больше она уже не спала до самой Москвы.
