I
В высокой, просторной, с богатой обстановкой, комнате лежал Рябинин. Вошел доктор, а за ним, неся лекарство и осторожно ступая, чтобы не разбудить больного, появилась сестра милосердия, девушка лет сорока, с постным и чванным лицом.
— Он спит, — сказал доктор.
— Он очень изнурен, — пояснила сестра милосердия, — весь день больной метался и бредил, говоря разные странные, даже неприличные вещи. Но, кажется, микстура понемногу действует.
— Он спит, да, — сказал доктор. — Это хороший признак. Я зайду после.
— Я разбужу его?!
— Нет, этого не следует делать.
Доктор посмотрел на часы и взял шляпу. Он постоял, зевая, затем подошел к кровати.
— Больной выглядит плохо. Эти синеватые тени и побуревшие скулы… гм… гм!.. Когда ему стало хуже?
— Два дня. Я говорила с ним. Он жаловался на острую боль в голове, слабость и лихорадку.
— Он ест?
— Ни крошки, но сильно мучается жаждой.
— В погребе чертовски темно, — вдруг сказал Рябинин, вертя головой. — Подай фонарь! Слышишь, ты, старая хрычовка?
— Бредит, — сказал доктор, взял руку больного и стал считать пульс. — Восемьдесят… семь… сто десять… гм… гм… тяжелый случай.
Он стоял, покачивая головой и думая обычные мысли живого человека о смерти: «Бытие стремится к уничтожению. Жизнь — зарождение, развитие и гибель клетчатки. Все погибает, все рождается».
Рябинин тяжело задышал, вскрикивая:
— Подайте мне сапоги!
— Несчастный Алексей Федорович! — равнодушно сказала сестра.
— Однако я тороплюсь. — Доктор, вынув записную книжку, писал рецепт. — Эти порошки три раза в день; а к голове лед. До свиданья.
II
Утром на другой день сестра милосердия отлучилась на полчаса, а к больному пришел навестить его Осип Кириллыч Скуба, знакомый фельдшер Рябинина. Сидя у изголовья спящего Рябинина, Скуба читал отысканный на этажерке бульварный роман. Полуоткрытым окном шевелил ветер, рама скрипнула; увлеченный чтением, Скуба вздрогнул, поднял голову и стал размышлять:
— В романах женщины отдаются легко, а попробуй в действительности! Я думаю, что авторы, описывая любовные интриги, дополняют воображением недостаток своего собственного существования. Ну, мыслимо ли, чтобы в течение одного месяца Артур соблазнил четырех графинь, полдюжины баронесс, монахиню, горничную и двух дочерей лакея? Впрочем, мне все равно, и я думаю… — Здесь Скуба, осмотревшись, вытащил из кармана зеркальце и стал внимательно рассматривать свое похожее на дыню лицо. — Я думаю, что при некотором усилии с моей стороны обладание женщинами давалось бы мне легко. Но я ленив. В прошлом году… Судомойка из ресторана… Нет, та была слишком толста. — Медленно шевеля губами, Скуба прочел: — «Пухлая шея вздрагивала от поцелуев». Какая сочная кисть у этого автора!
— Кто-нибудь! — открывая глаза, простонал Рябинин.
— Здравствуйте! — сказал Скуба. — Это я, ну как ваши делишки? Лучше ли вам?
Больной повернул голову.
— Не знаю, — с усилием проговорил он. Помолчав, Рябинин продолжал, морщась от надоедливой мухи: — Голова распухла, и весь я как будто распух, отяжелел и… разбит. Был мерзкий сон… Я видел себя лежащим на шоссейной дороге, связанным по рукам и ногам. По мне проезжали возы… Тысячи возов. Они ехали тихо, один за другим… головы лошадей упирались в задки телег… и массивные ободки колес врезывались в меня.
— Ужасный сон, — подобострастно сказал фельдшер.
— Комната потихоньку кружится слева направо, — неожиданно заявил Рябинин. — Нельзя ли остановить ее?
— Успокойтесь, это ваше больное воображение, — оглядываясь, возразил Скуба. — Все стоит крепко на своем месте.
— На фабрике все по-прежнему? — устремив глаза в потолок, спросил Рябинин.
— Ах! — не отвечая на вопрос и захлебываясь осторожным смешком, подпрыгнул Скуба. — Знаете, я расскажу вам забавную историю. Старший монтер Чиликин со своей молоденькой мачехой… ей-богу! Отец погнался за ним с ружьем, а он, выскочив в окно, кричит: «Я, батя, родственные узы скрепляю!»
— Неужели?
— Представьте. Так и сказал. — Скуба, хихикая, блестел глазами.
Болезненная гримаса смеха появилась на восковом лице инженера. Он, приподнявшись, разразился глухим кашлем и сунулся головой в подушку, сказав:
— Скверно. Пожалуйста, принесите мне стакан чаю. В столовой.
Рябинин лежал лицом кверху, время от времени слабо шаря руками по одеялу, как бы сбрасывая невидимую тяжесть. Через минуту он снова впал в бредовое, бессознательное состояние.
III
Скуба появился, держа в вытянутой руке стакан чая, а следом за ним вошел церковный староста фабричной церкви и, вместе с тем, токарный мастер — Филиппов. Это был плотный человек с круглым, веснушчатым лицом, стриженный по-казацки, в кружок.
— Смотрите, — шептал Скуба, — как скрутило-то его, а?
— Д-да-с, д-да-с… — промычал Филиппов, — так-с…
— С-с-с! — зашипел Скуба, ставя стакан на стол. — Заснул, что ли?.. Просила меня сестра посидеть с ним. А вы как?
— По ягоды хожу. Полпуда варенья жена сварила.
Они говорили шепотом.
— Новый пасьянс узнал, — сказал Скуба, — вот интересный. Я карты с собой завсегда ношу, езжу в Парголово, так уж в «двадцать одно» постоянно с чухной играю.
Он, мусля пальцы, стал раскладывать карты.
— Тройку сюда, — советовал Филиппов, углубляясь в занятие. — Выгоднее туза взять.
