Франсуа де Ларошфуко
Портрет герцога Ларошфуко, им самим написанный
Перевод Э.Л. Линецкой
Я среднего роста, гибок и правильно сложен, кожа у меня смуглая, но довольно гладкая, лоб открытый, в меру высокий, глаза черные, небольшие, глубоко посаженные, брови тоже черные, густые, но хорошо очерченные. Затрудняюсь сказать, какой формы у меня нос: на мой взгляд, он не вздернутый и не орлиный, не приплюснутый и не острый, скорее великоват, нежели мал, и слегка нависает над верхней губой. У меня большой рот, не слишком толстые и не слишком тонкие губы, почти всегда красные, а зубы белые и ровные. Мне как-то сказали, что подбородок у меня тяжеловат: я нарочно посмотрелся сейчас в зеркало, хотел проверить, так ли это, но решить не смог. Лицо не то квадратное, не то овальное, - какое именно, определить не берусь. Волосы черные, от природы вьются, притом изрядно длинные и густые, так что голова у меня, можно сказать, красивая.
На моем лице запечатлелось выражение досадливое и горделивое, поэтому многие считают меня заносчивым, хотя качество это мне вовсе чуждо. Я подвижен, даже чрезмерно, и, разговаривая, слишком много жестикулирую. Вот что с полным чистосердечием я думаю о своей внешности, и, надеюсь, мое представление о себе недалеко от истины. Я буду и дальше рисовать свой портрет столь же правдиво, ибо долго изучал себя и теперь хорошо постиг: мне достанет и смелости, чтобы без обиняков перечислить кое-какие свои достоинства, и честности, чтобы, не лукавя, признаться в недостатках.
Прежде всего должен сказать, что характер у меня меланхолический, и меланхолия эта так глубока, что в последние три-четыре года я смеялся не более трех-четырех раз. Однако она, мне кажется, была бы не столь тягостна и несносна, если бы проистекала только из свойств моей натуры; но у меня для нее столько посторонних причин и они так занимают мое воображение и переполняют ум, что чаще всего я погружен в задумчивость и молчу или отделываюсь ничего не значащими словами. Я скрытен с людьми малознакомыми, да и с большинством знакомых не слишком нараспашку. Отлично понимаю, что это недостаток, и по мере сил буду стараться его исправить. Но так как из-за всегдашней своей угрюмой мины я кажусь еще более замкнутым, чем оно есть на самом деле, а избавиться от насупленного вида, которым мы обязаны природному расположению черт, не в наших силах, то, боюсь, даже исправив свой нрав, я не смогу до конца изменить свою хмурую внешность.
Я не лишен ума и говорю об этом напрямик, ибо зачем бы я стал прикидываться? Кто не может без экивоков и ухищрений перечислить свои достоинства, тот, мне кажется, под напускной скромностью таит изрядную толику тщеславия и этим своим умалчиванием весьма ловко старается внушить окружающим высокое мнение о себе. А вот я не хочу, чтобы меня считали красивее, чем я себя рисую, или приятнее нравом, чем изображаю, или остроумнее и рассудительнее, чем в действительности. Итак, повторяю, я не лишен ума, но и его портит меланхолия: хотя память у меня хорошая, особого беспорядка в мыслях нет и мне не чужд дар красноречия, но я так погружен в свои печали, что нередко изъясняюсь довольно несвязно.
Беседа с достойными людьми - одно из величайших моих удовольствий. Я люблю, чтобы она велась в серьезном тоне и чтобы вопросы нравственности составляли главное ее содержание. Но я не враг и легкой беседы. Сам я редко говорю забавный вздор, но это не значит, что я не способен оценить изящную остроту или найти приятность в шутливой болтовне, в которой так отличаются люди, наделенные умом живым и блестящим. Я хорошо пишу прозой, без труда сочиняю стихи и, будь я чувствителен к такого рода славе, думаю, что при некотором старании добился бы немалого успеха.
Я люблю читать, особенно те книги, которые образовывают ум и укрепляют душу. Более всего мне по сердцу совместное чтение с умным человеком, потому что тогда ежеминутно вслух размышляешь над прочитанным, а из размышлений рождается наиприятнейшая и наиполезнейшая беседа.
Я неплохо разбираюсь в прозаических и стихотворных творениях, приносимых мне на суд, но суждение свое высказываю, пожалуй, с излишней прямотой. Вот это тоже мой недостаток: иной раз я чрезмерно придирчив и слишком суров в своей критике. Мне нравится присутствовать при спорах, и я часто и с охотой вступаю в них, но свои взгляды отстаиваю обычно с неумеренным пылом и, случается, нападаю на ошибочные утверждения моих противников с такой горячностью, что сам становлюсь не слишком разумным.
Я полон благородных чувств, добрых намерений и неколебимого желания быть поистине порядочным человеком, поэтому друзья мои дарили бы меня несказанной радостью, если бы прямодушно говорили мне о моих недостатках. Все мало-мальски близкие мне люди, которые были так добры, что иногда в разговорах со мной указывали на них, знают, с какой искренней благодарностью, с каким полным смирением духа я всегда принимаю советы.
Я не подвержен буйным и неумеренным страстям, меня почти никогда не видели в гневе, и я никогда и ни к кому не испытывал ненависти. Однако, если речь идет о моей чести, я весьма щепетилен и всегда готов отомстить за оскорбление. Более того, я не сомневаюсь, что в этих случаях присущее мне чувство долга побудит меня довести до конца дело мести с большей непреклонностью, чем это сделала бы ненависть.