Бенор Гурфель
Польско-японский шпион
Это не историческое повествование. Это зарисовка жизни. Несколько обычных эпизодов тех времён.
......................................................................
Исаак проснулся рано, должно быть от холода. Только-только начинало светать. Костёр давно потух и зола почернела от утренней росы. Их лошади Буран и Каурый - опустив головы мерно похрустывали свежей травой.
Илья ещё спал, уткнувшись лбом в Исааково плечо. Когда Исаак завозился, он недовольно стал что-то бормотать спросонок. Исаак накинул на него старое пальто, которое они всю ночь стягивали - каждый на себя - и вскочив на ноги - огляделся.
По ту сторону костра виднелась телега, на которой тесно прижавшись спали Клара, Дина и девочки. Светлый утренний туман скрадывал края небольшой лужайки, посреди которой они и провели эту ночь. Сквозь туманную молочность проглядывали серые, в этот час, клёны и берёзы окружающей рощи.
Эта тишина и этот утренний озноб напомнили ему такое же знобкое, тихое утро года три тому назад, в мае 38, в подследственной камере старой Калужской тюрьмы. Тогда, он, молодой арестант, молодой и по годам и по тюремному стажу, тоже проснулся ни свет ни заря. Тюрьма, построенная ещё при Николае I, распологалась на тихом пустыре, имела толстые стены и узкие прорези-фонари чуть пропускавшие свет и воздух.
Камера ещё спала. Было наверно не более четырёх. Исаак, стараясь не шуметь, и осторожно переступая через вповалку спящих зэков, подошёл к прорези окошка. Из него тянулся слабый запах полевой свежести; запах утренних алексинских яблоневых садов; запах придорожных лесов и сладкой пыли просёлочных дорог. Это был запах прошлого, утерянного так внезапно.
Из тюремного коридора послышались звуки утренней обслуги. Громкие голоса: "На оправку выходи!", звон вёдер, лязг запоров,скрип дверей. Исаак очнулся и вернулся на своё место, у параши...
......................................................................
Зябко передёрнув плечами и застегнув рубашку на груди Исаак пошёл к лесу - набрать сучьев на костёр. Он углубился в небольшую придорожную рощу, молчаливо стряхивающую блестки росы и подошёл к небольшой разлапистой дикой яблоне. Она уже отцвела, осыпав землю вокруг себя белыми невестиными узорами. От нее тоже шёл тот же запах - запах полей того тюремного утра.
Тогда, глядя на белесое небо едва видное сквозь узкую щель тюрьмы Исаак, внутренне как-то, ощутил неправоту и абсурд происходящего, своё желание и намерение противиться этой неправоте. В этот момент он не думал ни о молодой жене, ни о недавно родившейся дочке. Чувство внутренней справедливости и ощущение собственной невиновности вливало силы для борьбы, отодвигая страх. Хотя, если бы его спросили, он вряд ли сумел бы это сформулировать.
"Иса-а-а-к!" послышался голос Клары и он, быстро набрав охапку сучьев, вышел на поляну. Там уже все проснулись и каждый приготовлялся к длинному неизвестному дню. Девочки притащили из ближнего ручейка два небольших ведёрка воды и сейчас поливали друг другу на руки и на лицо. Женщины готовили скромный завтрак: по куску хлеба и по пол-огурца. А Илья оглядывал лошадей, проверял упряжу и вообще начальствовал.
Вот уж неделя как они покинули Бердичев. Покинули под воём мессершмидтов, грохотом разрывающихся снарядов и треском горящих домов. Вот уж три недели как шла война. Немцы продвигались быстро. Радиосводки были неопределённые. Изо дня в день, изо дня в день: "Бои местного значения...". Где наши, где немцы понять невозможно. Дочь, ещё до войны, была отправлена в местечко, к бабушке, к западу от Бердичева. Буквально в последние минуты удалось дозвониться и передать, чтоб немедленно уходили. Бабушка и дедушка не ушли (как это оставить дом? нажитое?) и остались там, навсегда. А пятилетнюю Таллу удалось посадить в один из последних грузовиков, отступающей военной колонны. А ночью началась бомбёжка, и рано утром, не заходя домой, они оставили город.
Спасибо Илье, что согласился взять их с собой. У него была повозка, две лошади, он знал дороги и повёл их не по большаку, а по просёлочным тихим местам.. Они проходили сёла, где советской власти уже не было, но и немцы ещё не пришли. Их кормили и давали немного с собой. Лошадям кидали охапку прошлогоднего сена или соломы. Но нигде не предложили остаться и отдохнуть. Только молча смотрели и участливо вздыхали. Так они миновали Попельну, Самараевку, Казатин, приближаясь к Каневу. Они не знали, что немецкие клинья с севера и с юга уже прорвали фронт и должны были сегодня сомкнуться именно тут - у Канева.
А пока, быстро покончив с немудрённым завтраком, запрягли лошадей, посадили Дину, с её больными ногами, и девочек на телегу и двинулись в путь. До Канева оставалось 20 километров.
Исаак шёл по мягкой просёлочной дороге, сбивая прутиком придорожные одуванчики. Запах и тепло цветущих полей окружали его. Незаметно он вернулся в прошлое, в весну и лето 38-го.
Да, пожалуй всё началось тогда, когда Борис Гельман привёл к ним в гости своего приятеля - Якова Орье. Этот Яков оказался очень милым парнем. Был он родом откуда-то с Западной Украины, говорил по русски с заметным польским акцентом, рассказывал увлекательные истории о себе, о своём друге корейце Киме, сыпал анекдоты. Незаметно просидели до 11 вечера. Когда спохватились - последний поезд на Тулу уже ушёл, пришлось остаться ночевать. Поместить Якова у себя Боря не мог - сам жил в общежитии. Так что пришлось ему заночевать у Клары с Исааком. Рано утром, ещё семи не было, вскочил и побежал на вокзал. Больше они его не видели. Потом кто-то, возможно Боря, прошептал Исааку, что Яков арестован. Ну арестован, так арестован. Обычное дело для тех времён. Лучше не спрашивать за что.
