— Знаете, я не смогу прочесть свою характеристику Адама. То, что я написал, недоброжелательно.
— О, Бэзил, ты должен.
— Пожалуйста, Бэзил.
Так происходило всякий раз, когда Бэзил играл в словесные игры.
— Нет, не могу, смотрите, листок весь измят.
— О, Бэзил, дорогой, прочти.
— Бэзил, пожалуйста.
— Бэзил, ты должен.
— Нет-нет. Имогена разозлится на меня.
— Нет, не разозлится. Правда, Имогена?
— Имогена, скажи ему, что не будешь злиться.
— Бэзил, прочти, пожалуйста.
— Ладно, если обещаете, что не возненавидите меня.
И он разглядел листок бумаги.
— Цветок — Кактус.
— Выпивка — Ром.
— Ткань — Байка.
— Мебель — Конь-Качалка.
— Еда — Оленина.
— Адрес — Дублин.
— И Животное — Боа-констриктор.
— О, Бэзил, просто чудесно.
— Бедняга Адам, я никогда не думал о нем как о дублинце. Разумеется, это превосходно.
— Почему Кактус?
— Совершенно фаллический, дорогая, и колючий.
— И такие вульгарные цветы.
— Боа-констриктор — это блестяще.
— Да, конечно, его пищеварение.
— И не может жалить, только стискивает.
— И гипнотизирует кроликов.
— Я должен нарисовать Адама, гипнотизирующего кролика. — Потом: — Имогена, неужели ты уходишь?
— Мне необходимо. Я ужасно хочу спать. Не напивайся и не буди меня, ладно?
— Имогена, ты злишься на меня.
— Дорогой, я слишком устала, чтобы на кого-то злиться. Доброй ночи.
Дверь закрывается.
— Дорогой, она вне себя.
— Я знал, что так и будет, не нужно было принуждать меня к чтению.
— По-моему, она весь вечер вела себя очень странно.
— Она сказала мне, что обедала с Адамом перед тем, как ехать сюда.
— Наверно, переела. С Адамом всегда переедаешь, ты не находишь?
— Просто либидо.
— Но, знаете, я все равно горжусь этой характеристикой. Интересно, почему никто из нас не подумал раньше о Дублине.
— Бэзил, как думаешь, мог вправду быть у Имогены роман с Адамом?
ПРИМЕЧАНИЕ. Гледис и Ада — кухарка и горничная из небольшого дома в Эрлз-Корте и говорят соответствующим образом.
Разговоры в фильме взяты бывалым кинозрителем из жестов актеров; только те фразы, что написаны заглавными буквами, являются настоящими «титрами».
КЛУБ «ВАСИЛИСК», ПОЛОВИНА ТРЕТЬЕГО НОЧИ ЦЕНТР НОЧНОЙ ЖИЗНИ ЛОНДОНА
«Рисованный титр» представляет собой изображение бутылки шампанского, бокалов и комической маски — или она зевает?
— О, Гледис, уже началось; так и знала, что мы опоздаем.
— Ничего, дорогая, я вижу проход. Послушай… Извините. Подумала, что это место свободно, правда.
Эротическое хихиканье и легкая борьба.
— Убери руки, дай пройти, нахальный мальчишка.
— Гледис, вот два места.
— Ну и ну — хотел посадить меня себе на колени.
— Иди сюда. Слушай, Гледис, что это за картина? Комедия?
Экран почти совсем темный, словно пленка при съемке сильно передержана. В мерцающем, но ярком освещении появляется большая толпа, люди танцуют, разговаривают, едят.
— Нет, Ада, это молния. По-моему, это буря в пустыне. Я недавно смотрела такую картину вместе с Фредом.
ВСЕ ЛЮБЯТ МОЮ ДЕВУШКУ
Крупным планом — голова девушки.
— Это его девушка. Вот увидишь.
Это довольно красивая голова, коротко остриженная, величественно сидящая на шее. Зритель едва начинает оценивать ее изящную лепку — скверная пленка не дает ясного впечатления о ней, — как голова исчезает и вместо нее появляется полный пожилой мужчина, играющий на саксофоне. Фильм становится непонятным — в духе более современных киностудий на континенте: саксофонист стал центром какого-то водоворота; лица появляются и исчезают; фрагментарные титры пропадают раньше, чем их успевают прочесть.
— Ну, это, по-моему, дурость.
На более дорогих местах голос с кембриджским акцентом произносит:
— Экспрессионизмус.
Гледис толкает локтем Аду и говорит:
— Иностранец.
После нескольких смен перспективы фокус неожиданно становится стереоскопически четким. Девушка сидит за столом, подавшись к молодому человеку, который подносит огонек к ее сигарете. Трое или четверо других подходят и садятся за стол. Все они в вечерних платьях.
— Нет, Ада, это не комедия, это светская жизнь.
— Светская жизнь тоже иногда бывает комичной. Вот увидишь.
Девушка говорит, что ей нужно уйти.
— Адам, я должна. Мама думает, я пошла в театр с тобой и с твоей матерью. Не представляю, что произойдет, если она обнаружит, что меня нет дома.
Все оплачивают счета и расходятся.
— Слушай, Гледис, по-моему, он слегка перебрал, так ведь?
Герой с героиней уезжают в такси.
На середине Понт-стрит героиня останавливает машину.
— Адам, ближе подъезжать не надо. Леди Р. услышит.
— Доброй ночи, дорогая Имогена.
— Доброй ночи, Адам.
Она колеблется несколько секунд, потом целует его.
Адам уезжает в такси.
Крупным планом — Адам. Это молодой человек лет двадцати двух, чисто выбритый, с густыми черными волосами. Он выглядит таким печальным, что даже Ада расстраивается.
Может это быть смешным?
— Бестер Китон[1] иногда выглядит печальным — разве нет?
Ада успокаивается.
Бестер Китон выглядит печальным; Бестер Китон смешон. Адам выглядит печальным; Адам смешон. Что может быть яснее?
Такси останавливается, Адам расплачивается с водителем. Водитель желает ему доброй ночи, уезжает и скрывается в темноте. Адам отпирает парадную дверь.
![Марина [НЕ] грустит: Дьявольские ритмы](/storage/book-covers/1a/1a3b65bf0cebb3a0fa9c63744dce4b955a846eb3.jpg)
