Даже едва слышные звуки казались мне грохотом камнепада. Особенно, ранним утром. Жена, тепеь бывшая, несмотря на то, что не вымаран штамп в паспорте, часто говорила: фантазер ты, Пашка, выдумщик. Ну, ладно, выкаблучивайся в своих романах да повестях — в быту зачем фокусничать? Непременно и сейчас бы укусила обидными словечками, спрятанными под мягкость и нежность. Как когти у кота.
Слава Богу, избавился и от ехидины жены и от вечно пьяного ее сыночка от первого брака. Сам себе хозяин! Хочу — обедаю, хочу голодаю, есть желание — сажусь за пищущую машинку, одолела лень — гуляю по городу, любуюсь разукрашенными частными витринами, пьяными бомжами, унылыми попрошайками и бесстыдными проститутками. Одолеет скука — вокзал через три квартала, садись на электричку и жми в матушку-столицу.
Хорошо!
Впрочем, зря я так думаю — Машенька вовсе не ехидина и сбежал я от нее не из-за колючих словечек. Редкие приступы раздражения прощал, потому что видел как нелегко достается ей фокусы алкаша-сына, как она переживает, видя в какую грязную яму он катится.
И все же ушел. Собрал старомодный чеможан желтого цвета и позорно удрал, не попрощавшись…
Древний двухэтажный дом в городишке Дремове, где я приобрел небольшую комнатушку в коммуналке, стоит в стороне от многомашинного шоссе и оживленных улиц. Жильцы в своем большинстве — почти ровесники зданию, тихие и непьющие. Скандалов не бывает, семейных свар — тем более. Для человека творческого труда — благодать. Сиди, стучи на машинке или рисуй дефицитными красками натюрморты и портреты известных политиков. Напечатал или нарисовал — тащи на продажу либо в издательство, либо на Арбат. Авось, купят, обеспечат автора куском хлеба да пачкой зарубежного маргарина. Производства далекой Новой Зеландии. Будто забастовали российские коровенки, отказались работать на благо родной страны.
Правда, укрыться в Дремове мне пришлось не для изобретения лихо закрученных сюжетов и сентиментальных переживаний наспех придуманных героев. Тем более, не по причине женского воспитания, более похожего на визг ржавой пилы.
Достал Виталька, пасынок. Что ни вечер — пьянка, что ни утро — похмелка. Но это еще можно пережить, страшно другое. Опрокинет парень пару стаканов — желает «кулачного общения». На улице можно получить отпор либо попасть на зубы ментам, а дома — раздолье.
Муж матери, то-есть, я, — худой и слабосильный интеллигент, где ему управиться с двадцатипятилетним качком? Вот он и поливал меня сгустками черного мата, вот и размахивал перед носом пудовыми кулачищами.
Маша вертелась-крутилась между мужем и сыном.
С одной стороны, не хотелось ей развала с таким трудом созданной семьи, с другой — страшилась скандалов с пьяным сыном. Войдет в штопор, убьет или поранит, сбежит из дому, свяжется с какой-нибудь бандой. В конце концов, посадят, заведут дело и несколько лет будут раскручивать. Не подтвердятся факты — выпустят, подтвердятся — суд и зона.
Страшно!
Как не крути, — сын. Выходила, подняла его, вкалывала на трех работах…
Виталька наотрез отказался дать согласие на прописку материнского супруга, опасался: войду в силу — выживу из квартиры пьяного пасынка.
Практически я был бомжем. Прописка подмосковная, жил у Маши, как говорится, на птичьих правах. Случись что-нибудь с ней — окажусь на улице, либо в подземном переходе, либо — на вокзале.
Вот я и решился уйти добровольно. Получил пару гонораров — на приличную «двушку» или даже «копейку» не хватило, пришлось податься в коммуналку…
Утро, с которого я начинаю свое повествование, — не буднично-серенькое — окрашено в праздничные тона. Сегодня «полубомжу» исполняется аж сорок лет. С одной стороны, младенческий для мужика возраст, с другой — перевалило через хребет. Теперь покатится вниз. До ямы на кладбище либо топки крематория.
Будильник трудолюбиво отсчитывает минуты, заботливо приговаривает: подремли еще, хозяин, побалдей, полное право сегодня имеешь, в будни наверстаешь потерянное время. От тебя не уйдет.
Конечно, наверстаю! Установленный издательством срок не отодвинуть — забит в договоре. Придется поишачить.
По долголетней привычке проснулся я в шесть утра. Обычно выглатываю стакан черного кофе с куском хлеба и усаживаюсь за машинку. На этот раз послушался заботливого будильника. Подремлю незапланированный стольник минут, лениво поднимусь, уберу в диванный ящик постель и начну накрывать на стол. Без непременной физзарядки и иоговских поз.
Чем именно стану накрывать и украшать праздничный стол — продумано заранее.
Прежде всего — юбилейная бутылка мартини, купленная в комке еще на прошлой неделе. В засаде — родная «столичная». Пусть не в узорчатом оформлении, зато по крепости не уступит. Закуска изготовлены не без помощи соседей: винегрет, разделанная селедочка, тонко нарезанные колбаса и сыр, малосольные огурчики и помидорчики.
Что касается винегрета — изобретение Аграфены Николаевны, доброй старухи с ловко подвешенным языком. Она занимает аппартаменты из двух комнат, вместе с больным мужем, дедом Пахомом, и шестнадцатилетней внучкой Верочкой.
Обычно добрые женщины всех возрастов отличаются полнотой — этакие пампушки с ручками-сардельками, ногами-тумбами, тройным подбородком, обширной грудью. Бабушка из коммуналки — редкое исключение: сухая, поджарая, быстрая на ногу и на язык.
