Глава 1
На Севере Дальнем, в холодном квадрате…
Декабрь 1962 года. Коми АССР
У каждого известного городка своя слава, у каждого – свои песни. «Надену я белую шляпу, поеду я в город Анапу…» Или: «Ах, Одесса, жемчужина у моря, ах, Одесса, шаланды на просторе…»
Конечно, когда место теплое, ласковое, отпускное – тогда и песни веселые. А если другое – черное, ледяное, с пронизывающим насквозь смертным ветром – что тогда петь? Про вечную ночь, отмороженные пальцы, упавшее на хребет дерево? А ведь все равно поют – от отчаяния, от безысходности, потому что человеческая душа, даже если в ней вечные потемки, как в полярной ночи, тоже хочет теплого солнышка, округлых голышей в прозрачной морской водице, отпуска и других радостей.
«Колыма, Колыма, чудная планета – двенадцать месяцев зима – остальное лето!»
«И пошел я к себе, в Коми АССР, по этапу, не в мягком вагоне, папироску повесив, на ихний манер, не ищите меня в Вашингтоне…»
Только на фер ты нужен, Козырь, чтобы тебя искать где-то, да еще тем более в Вашингтоне?! Все твои захоронки известны и ментам, и блатным: разбитая платформа Монино, улица Газеты «Правда», 11, или кильдюм Шута – царствие ему небесное, или малина Натахи, которая жива-здорова, даже гонорею недавнюю вылечила, или Свердловская ИТУ-16, где ты на пониженной норме питания ТБЦ[1] заработал, или тут, в Коми, в ЛИТУ-51, второй отряд, лучшее место: вроде и у окна, а не дует – так законопатили, и даже фикус стоит на подоконнике, хотя и чахлый…
Но тут поневоле станешь чахлым. Полярный круг – во-он он, совсем рядом. Край света. А за кругом – тьма. Пальцем по карте вверх, вверх. Далеко. Республика Коми, царство комы. Сюда не приезжают в отпуск или проездом, не заглядывают на денек-другой по каким-то сиюминутным делам, сюда надолго закидываются те, кто строгим, но гуманным судом признан ООР[2]. Это высокое звание в шпанском обществе – все равно что у ученой братвы – профессор. Только тем халаты полосатые не выдают с черными кругами на груди да на спине – чтобы целиться легче. Впрочем, стреляют тут редко – мороз кругом страшнее автомата на вышке.
Он каждый день свое дело делает, каждую минуту. Пришел этапом сюда один человек, а ушел (если не лег в вечную мерзлоту, конечно) – другой. Кожа от мороза облупилась, затвердела, черты лица загрубели – не узнать. И внутри он меняется. Отмирают нервные клетки, смерзается мозг, сдуваются легкие, в душе отмерзает все лишнее, что не работает непосредственно на выживание, перерождается весь организм. И хотя души сюда попадают не особо чувствительные, выйти таким, как раньше, уже невозможно. Был один, стал другой. Потому что иначе нельзя.
Потому что холод, тьма и снег – восемь месяцев в году. Кто не был, не поймет. Жизнь скоротечна, как лето в Сыктывкаре, жизнь хрупка и ненадежна. Сегодня вода течет, а завтра схватится, застынет в камень. На воду нельзя полагаться. На спирт и бензин полагаться можно. Спирт и бензин – единственное, что имеет цену в этих краях. Лесные края, заповедные, зэковские. Поселки, хутора, городишки без названий, только номера по старой, гулаговской еще, лагерной топонимике. Двадцать Первый, Четырнадцатый, Шестой-Дробь-Один. Для краткости, для красоты можно – Четыри, Шестыри, Очково. Так и пишут в новых картах, чтобы черную память стереть. Только зона никуда не делась, она здесь была и будет.
И хотя отгородился ты, Козырь, от остального мира тысячей непроходимых километров, а ни телефонов сотовых еще не придумали, ни коммуникаторов, и про Интернет никто ничего не знает, а все равно найдут тебя, «законник» ссучившийся, как только дойдет сюда малява с далекой воли, с очередным этапом дойдет, запаянная в полиэтилен и засунутая самому доверенному этапнику по старинке – прямо в очко. То есть в естественное отверстие зэковского организма. Грубо вроде, примитивно, а ведь проходит, и личные досмотры на всех пересылках не помогают.
Лесное исправительно-трудовое учреждение № 51 – на полдороге между Емвой и Злобой, к северу от Сыктывкара. Режим содержания – особый, род производственной деятельности – заготовка сырья для местных лесопильных заводов, мебельной фабрики, цеха древесно-волоконных плит… Родственники арестантов бахвалятся, что начальство здесь умеренное, сытое, спокойное и что сидится в этих стенах комфортней, чем в Мордовии и Челябинске. На самом деле когда лохам хвалиться нечем, ну просто край, и все, тогда они начинают выдумывать всякий вздор. Гнут здесь сидельцев обычно, как и везде. Гнет природа, гнет начальство, гнут свои же зэки.
По неофициальному регистру пятьдесят первая зона эта числится «черной», «воровской», начальство выполняет чисто представительские функции, во внутренние дела не суется, а заправляет всем старый питерский вор Козырь. Хотя неспокойно у него на душе: ждет он того этапа и знает, что придет он рано или поздно, потому что по-иному здесь не бывает!
Здесь Коми АССР, и местными зонами отдельный главк в Москве командует: ГУЛИТУ[3] называется. Потому что тут даже у надзорно-контролерского состава служба суровая, специфическая и порядки у «лесовиков» особые. Ничего удивительного – и «хозяин», и «кум», и начальник отряда, и инспектор оперчасти, и командир взвода охраны отбывают срок почти наравне с зеками. И мороз для них тот же самый, и ветер, и бескрайняя тайга вокруг, и безлюдье – ни одного нового лица в радиусе ста километров… Только и разницы, что после службы сержанты и офицеры выходят за забор, в бревенчатое общежитие, где могут выпить (если запасли достаточно водки) да поиграть в карты.
