Письмо

Блажеевский Евгений Иванович (1947–1999) — поэт, трагический голос которого со временем, безусловно, станет одним из символов русской поэзии конца века Почти не замеченный критикой, ибо не участвовал в игрищах на ярмарке тщеславия, он, поэт милостью Божьей, достойно прошёл свой крестный путь, творя красоту и поэзию из всего, к чему бы ни прикасался. Настоящее открытие поэзии Евгения Блажеевского ещё предстоит, потому что чем дальше от нас день его ухода, тем яснее становится значимость сделанного им.

Жанр:	Поэзия
Серии:	-
Всего страниц:	28
ISBN:	978-5-902976-91-2
Год издания:	2015
Формат:	Полный

Письмо читать онлайн бесплатно

Шрифт

Интервал

«О, как спокоен нынче я!..»

О, как спокоен нынче я!..

Вчера мне отрубили голову,

И гордо я хожу по городу,

Забыв глухое чувство голода

Ко всем предметам бытия.

Мне говорил палач:

«Не плачь,

Ведь завтра ты другую купишь,

Чтоб избежать людской молвы…»

А мне сегодня лепит кукиш

Ваятель вместо головы.

О, шиш из мрамора Каррары!..

На постаменте шеи он

Возникнет, как предвестник кары

На переломе двух времён.

И будет в нём дыханье бездны

И проницательность моя,

И выйдет из меня помпезный

Ниспровергатель и судья.

Я буду точен в каждом жесте

И, скажем, вытащу на свет,

Что ты украл в роддоме шерсти,

Отбритые за десять лет.

Иль на просторах паранойи,

Увидя тайный знак вдали,

Увёл видения у Гойи,

Похитил Галю у Дали…

О, волоките меня волоком

По вашей грязной мостовой!..

Моя душа оббита войлоком,

Я ненавижу, я чужой

В миру, где умер почитатель

Стихов, и в суете мирской

Ненужным сделался ваятель,

И шиш исчез из мастерской.

1966, 1999

Из цикла

«ПРОФИЛЬ СТЕРВЯТНИКА»

«Те дни породили неясную смуту…»

Те дни породили неясную смуту

И канули в Лету гудящей баржой.

И мне не купить за крутую валюту

Билета на ливень, что лил на Большой

Полянке,

где молнии грозный напарник

Корёжил во тьме металлический лом,

И нёс за версту шоколадом «Ударник»

С кондитерской фабрикой за углом.

Весёлое время!.. Ордынка… Таганка…

Страна отдыхала, как пьяный шахтёр,

И голубь садился на вывеску банка,

И был безмятежен имперский шатёр.

И мир, подустав от всемирных пожарищ,

Смеялся и розы воскресные стриг,

И вместо привычного слова «товарищ»

Тебя окликали: «Здорово, старик!»

И пух тополиный, не зная причала,

Парил, застревая в пустой кобуре,

И пеньем заморской сирены звучало:

Фиеста… коррида… крупье… кабаре…

А что ещё надо для нищей свободы? —

Бутылка вина, разговор до утра…

И помнятся шестидесятые годы —

Железной страны золотая пора.

1992

МОСКОВСКОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

В морозный вечер мимо гастронома

Рысцой весёлой до пристройки низкой

Затерянного в переулках дома

Спешили мы с подругой по Мясницкой.

Малиново-сиреневые тени

Сгущались и, как помнится теперь,

Вели в пристройку стёртые ступени,

И старую обшарпанную дверь

Нам открывала странная хозяйка —

Огромная, на тоненьких ногах.

Кипели щи. На кухне сохла байка

Её рубах и кофточек, но, ах!..

Как хорошо картошкою печёной

Закусывать и верить, закурив

В компании бухой и обречённой,

Что это только краткий перерыв,

Что не оставит пьяное подполье

В твоей душе тоски и синяков,

Что впереди раскидистое поле

И горы ненаписанных стихов,

Что женщина, которую привёл ты,

Минуя долгий тёмный коридор,

Войдёт с тобою в комнату, где жёлтый

Огонь страстей ворвётся в разговор.

И ты — студент, гуляка и бездомник —

Рукой рассеешь дыма пелену,

Чтоб трепетные груди, как приёмник,

Настроить на безумную волну…

О, молодость!.. Давно совсем другие

Жильцы в пристройке каменной, но вот

Кривая тень внезапной ностальгии

Ползёт за мной от Кировских ворот…

1991

1972 ГОД

Олегу Яновскому

А жил я в доме возле Бронной

Среди пропойц, среди калек.

Окно — в простенок, дверь — к уборной

И рупь с полтиной — за ночлег.

Большим домам сей дом игрушечный,

Старомосковский — не чета.

В нём пахла едко, по-старушечьи,

Пронзительная нищета.

Я жил затравленно, как беженец,

Летело время кувырком,

Хозяйка в дверь стучала бешено

Худым стервозным кулаком

Судьба печальная и зыбкая

Была картиной и рассказом,

Когда она, как мать над зыбкою,

Спала, склонясь над унитазом,

Или металась в коридорчике,

Рукою шарила обои,

По сыну плакала, по дочери,

Сбежавшая с офорта Гойи.

Но чаще грызли опасения

И ночью просыпался зверь.

Кричала: — «Сбегай к Елисееву

За водкой!..» — и ломилась в дверь.

Я в это время окаянное,

Средь горя и макулатуры,

Не спал. В окне галдели пьяные,

Тянуло гарью из Шатуры.

И я, любивший разглагольствовать

И ставить многое на вид,

Тогда почувствовал, о Господи,

Что эта грязь во мне болит,

Что я, чужою раной раненный,

Не обвинитель, не судья —

Страданий страшные окраины,

Косая кромка бытия…

1973

Как обозвать тот год, когда в пивных

Я находил забвенье и отраду

За столиком на лавках приставных,

Вдыхая жизни крепкую отраву?..

Ещё не зная, что и почему,

В квартире у татарина Джангира

Я пил вино в махорочном дыму

Жестокого расхристанного мира,

Где в подворотне властвовал кулак

И головы звенели от затрещин,

Где мутный бар напоминал бардак

И пахло рыбой от весёлых женщин.

Как обозвать тебя, безумный год

Москвы, уже исчезнувшей в овраге

Глухих времён, где шелудивый кот

Читал свои доклады по бумаге.

И ожидал тюрьмы да Колымы,

В Рязани не тоскуя по Вермонту,

Писатель, будораживший умы;

И слух гулял, как ветерок по понту:

«Что выручил коллега по перу,

Что рукопись увёз прозаик с Рейна…»

О, год, ушедший в чёрную дыру

Дымящейся Шатуры и портвейна!

Как обозвать тебя, как обласкать?..

Немытый, словно кружка в общепите,

Ты был прекрасен!.. Если обыскать

Словарь, то не найду другой эпитет.

Ты был прекрасен!.. Хоть в чужом дому

Я ночевал и пиво пил в подвале,

Но молодость была и потому

Со мною времена не совпадали.

1988

«Мы — горсточка потерянных людей…»

А. Васильеву

Мы — горсточка потерянных людей.

Мы затерялись на задворках сада

И веселимся с лёгкостью детей —

Любителей конфет и лимонада.

Мы понимаем: кончилась пора

Надежд о славе и тоски по близким,

Продолжить чтение