После приезда из Китая в 1822 г. Н.Я. Бичурин (Иакинф) за пренебрежение к миссионерским обязанностям, распродажу церковного имущества и другие непозволительные для начальника миссии поступки был приговорен консисторским (церковным) судом к вечному тюремному заключению. 4 сентября 1823 г. он был отправлен на остров Валаам в монастырскую тюрьму. Смена царствования, ходатайство Е.Ф. Тимковского 1 и отсутствие в Министерстве иностранных дел лиц, хорошо знавших китайский язык, помогли Н.Я. Бичурину освободиться из тюрьмы через 3 года и 2 месяца (1 ноября 1826 г.).
Никаких подробностей о его пребывании на Валааме до сих пор известно не было, поэтому публикуемые ниже письмо и прошение Н.Я. Бичурина сообщают нам интересные данные об этом периоде его жизни.
Письмо, адресованное П. Л. Шиллингу 2, имеет дату "22 июня" - указания на год нет. Это может быть и 1824, и 1825, и 1826. К сожалению, по одному содержанию письма, без дополнительных материалов, невозможно определить, к какому году из этих трех лет оно относится. Однако письмо позволяет установить факт хотя бы редких связей Н.Я. Бичурина с внешним миром, более раннюю дату его знакомства с княгиней З.А. Волконской, при поддержке которой, вероятно, было опубликовано посвященное ей "Описание Тибета" (1828 г.). И, наконец, из письма мы узнаем, что библиотека Н.Я. Бичурина находилась в Петербурге у неизвестного Михаила Дмитриевича, который посылал Бичурину на Валаам не только книги, но и вещи.
Второй документ - прошение, датированное 23 январем 1824 г., найдено в фонде П.Л. Шиллинга в Архиве Ленинградского отделения Института народов Азии АН СССР. Прошение не имеет адресата, вероятно, оно было послано Шиллингу для передачи неизвестному высокопоставленному лицу, которое могло бы благоприятно повлиять на судьбу Н. Я. Бичурина.
П. Е. Скачков
№ 1.
Ваше высокородие Милостивый Государь Павел Львович!
На прошлой почте Михаил Дмитриевич уведомил меня об отправлении на Валаам нужные для меня вещи. Много благодарю вас за [101] попечение обо мне. Примите на себя труд вручить ее сиятельству княгине Зинаиде Александровне благодарственное письмо от меня и извинить меня пред нею в том, что при всей моей откровенности и чистосердечию, может быть, не соблюл должной при сем случае учтивости. Я и до сего времени еще не имел случаев обращения в большем свете. - В Августе Валаамский Галиот (судно) во второй раз пойдет в Петербург и тогда я повторю прозьбу о присылке китайских книг: ибо осенью нечем будет заниматься. Ныне уже покорнейше прошу прислать Си-юй Вынь-цьзянь (Описание Западного края). Сия книжка должна быть в моей библиотеке, но Михайло Дмитриевич не мог разсмотреть. Ожидаю вашего мнения о рукописях требуемых его сиятельством государственным канцлером. Думаю, что 27 или 28 сего м[еся]ца из Петербурга пойдет пароход в Вала[а]м: но едвали успеете приготовить. Остаюсь с истинным почтением и совершенной преданностью Ваш покорнейший слуга
Монах Иакинф Июня 22
Архив ЛО ИНА АН СССР, ф. 5в, on. 2, № 3
№ 2.
Копия письма к неизвестному
Много было шуму обо мне, но немногие в точность знают о моих обстоятельствах: и для того позвольте мне кратко пройти оные ох начала до конца. Начальником прошедшей Пекинской миссии отправлен был арх[имандрит] Аполлос, что ныне в Новом Иерусалиме. Он не понравился графу Юрию Александровичу Головкину и я по представлению последнего заступил место Аполлоса. В сие самое время приехали в Иркутск известные Сибирские начальники г. г. Пестель и Трескин. Между графом и г. Пестелем произошла личность, вследствие которой последний и на меня обратил внимание. Я испытал некоторые неудовольствия как в Иркутске, так и в дороге от Кягты до Пекина и по легкомыслию сделал непростительную погрешность - принес жалобу канцлеру. Г. Пестелю заочно нетрудно было оправдаться: но он не оставил заплатить мне за такую дерзость. Высланный мною из Пекина церковник Пальмовский обольщен был подать донос на меня от имени учеников и г. Пестель препроводивши оной куда следовало старался подкрепить другими обстоятельствами. Архим[андрит] Петр будучи обманут недоброжелательствовавшими мне захотел в свою очередь быть доносителем и правительству трудно было неповерить. В консистории непринимали ничего к моему оправданию. Последствия были известны.
Изобразивши ход обстоятельств еще ни слова не сказал о себе самом. От двадца[то]го до тридцатого года жизни я вел себя весьма разсеянно и укоризны, каковые ныне я себе делаю за прошедшие легкомысленные поступки тягостнее для меня нежели настоящее несчастье. Уже с тридцати пяти лет избрал для себя известные правила, в которых мало помалу утвердившись, ныне постоянно следую оным. Но от долговременного пребывания в иностранном государстве я отвык несколько от отечественных нравов и обыкновений: почему и неудивительно, что по возвращении моем в отечество заметили странность в моих поступках, по кото[рым] надлежало бы судить обо мне снисходительнее и предварительно объясниться: но вместо сего требовали более и в молчании выводили худые [102] заключения. При [с]толь невыгодном расположении со стороны высших (?) некоторые из приятелей советовали мне употребить прозьбы, но их усердие несовместно было с моею беспечностью, не уверенный в своем внутреннем достоинстве я мало думал о наружности. Ежели отдавать самому себе справедливость не противное скромности, то могу сказать, что целые тринадцать лет занимаясь познанием Китая, я один сделал в пять крат более нежели все прошедшие миссии в течение ста лет успехи, и теперь когда погибли все надежды сделать труды мои полезными отечеству, одне только воспоминания прошедшего часто приводят меня в приятнейшее упоение, в котором не забываю (?) даже и самого себя. Не зная меня принять участие в моем положении, сие без сумнения должно отнести к благороднейшим побуждениям, вот что убедило меня объясниться пред вами со всею откровенностью и чистосердечием. Имею честь пребыть с ист. (??) высокой.
