Н. А. СТЕПАНОВУ 11 января 1857. Петербург
В этих листах, кажется, нет ничего затруднительного: впрочем, не знаю, как решит комитет: потрудитесь послать их туда, там посланный Ваш и назад их получит тотчас же.
Вы знаете, что Контский подал жалобу на Вас, на меня, на «Северн[ую] пчелу» и на Елагина: жалоба с нашими ответами пойдет в Главн[ое] управл[ение] ценсуры. Будьте осторожнее: в нынешних листах сомнительны лица Кокорева и Самойлова, да еще один толстяк очень похож на сенатора Кочубея. Не знаю, что скажут. Поговаривают, что «Удочка русского человека» тоже возбуждает толки.
До свидания.
Ваш Гончаров.
11 янв[аря] [18]57.
Ф. А. КОНИ 1 февраля 1857. Петербург
Милостивый государь Федор Алексеевич,
по желанию Вашему я вторично докладывал комитету Ваше объявление о замене «Пантеона» двумя сборниками в нынешнем году, но комитет, несмотря на сделанные Вами изменения, не счел себя вправе одобрить этого в печать, потому что два сборника в год могут быть изданы только с разрешения Главн[ого] управления ценсуры, как Вы усмотрите из записанной мною на объявлении резолюции комитета. Поэтому Вам нужно будет подать в комитет об этом просьбу. В первый же раз я доводил до сведения комитета Ваше объявление потому только, что это случай новый, по крайней мере для меня, и я желал знать мнение комитета и правила, какими должно руководствоваться, а не потому, что предположил желание с Вашей стороны вовсе прекратить журнал, как Вы заметили в Вашем письме. Примите уверение в моем почтении и преданности.
И. Гончаров.
1 февр[аля] 1857.
Корректура объявления при этом препровождается. Если бы Вам понадобились какие-нибудь подробные объяснения по вопросу об издании сборника, то не угодно ли обратиться к секретарю комитета или же повидаться со мной: в последнем случае — я готов принять Вас всякое утро до 3-х часов.
А. В. ДРУЖИНИНУ 12 февраля 1857. Петербург
Очень жалею, любезнейший Александр Васильевич, что нахожусь вне всякой возможности сделать что-нибудь для рекомендованного Вами доктора, во-1-х, потому, что я никогда не решаюсь говорить за человека, которого я лично не знаю с хорошей стороны, а во-2-х, я у князя не имею никакого весу и, если пользуюсь его расположением, так по той же причине и в такой же степени, как Вы, Павел Вас[ильевич], Лажечников и прочие, и мне приходится иметь с ним сношения только по нашей общей службе. Если же бы Вы захотели сделать что-нибудь для этого лекаря, то я могу Вам посоветовать побывать у князя самим, и как он благосклонен к литераторам вообще, к Вам особенно, то конечно сделает для Вас всё, что возможно. А мне, повторяю, о постороннем службе деле просить было бы неловко.
Я сам сокрушаюсь, что не видал Вас давно и в эту среду, кажется, тоже не увижу, надо побывать у Начальства — зато постом будем видеться чуть не каждый день.
До свидания,
Ваш Гончаров.
12 февраля [18]57.
У меня теперь Григорович, который Вам кланяется.
Н. А. СТЕПАНОВУ 22 марта 1857. Петербург
О Майкове я прошу Вас подождать: я на днях спрошу его и знаю, что он согласится, а без спроса, пожалуй, обидится. Мне бы этого не хотелось.
Гедеонова лицо, да и героини тоже надо изменить: их все узнали.
Объявление Беггрова возвращаю.
Ваш Гончаров.
А. К. ЯРОСЛАВЦЕВУ 6 апреля 1857. Петербург
6 апр[еля].
Прилагаю при этом сочинения Пушкина и мой рапорт, который, в последнее заседание, разрешено мне подать. Сделайте одолжение, почтеннейший Андрей Константинович, прикажите, как только можно будет скорее, заготовить бумагу в Главн[ое] упр[авление] цен[суры], чтобы оно поспело там к докладу первого заседания после Святой и чтоб на празднике успели его рассмотреть в канцелярии министра. Об этом Вас просит усердно Анненков, я и сам Пушкин. Об этом знают некоторые члены Главн[ого] упр[авления], между прочим, интересуется и граф Блудов. Я раньше не мог поспеть: одолели журналы,
Посылаю ведомость и желаю Вам весело провести Христов праздник.
Весь Ваш
И. Гончаров.
Ведомость не успел переписать и потому не посылаю.
M. H. КАТКОВУ 21 апреля 1857. Петербург
21 апреля 1857.
Милостивый государь Михайло Никифорович.
Я кое-как досказал последние слова своего путешествия и, по обещанию, предлагаю Вам эту статью, с покорнейшею просьбою оставить для нее местечко в первой майской книжке «Вестника» по следующим уважительным причинам: я продал все путевые записки московскому книгопродавцу Глазунову и он летом же приступает к печатанию их, следовательно для «Вестника» полезнее, если статья явится гораздо прежде вторичного ее появления в свет; кроме того, я собираюсь месяца на четыре за границу, к мариенбадским водам, и хотел бы все делишки кончить заблаговременно, то есть привести в известность и забрать выработанное количество денег, между прочим, и ту безделицу, которая придется за нынешнюю статью. Однако ж я не сказал [Вам, что это] [1] за статья и в[елика ли она], впрочем, Вы, мож[ет быть, при]помните, что я об[ещал] Вам о плавании в [Атлантических тро]пиках: это она и [есть]. Я назвал ее «От о[строва Мадера] до мыса Д[оброй] Н[адежды]». Преду[преждаю] Вас, что статья пло[хая], но что же делать? Путе[шествия] мне до крайности надо[ели], притом впечатления в[ы]дохлись, и я едва-едва в[яло] досказал последнее, как [будто] заплатил тяготевш[ий надо] мной долг. Зато она ко[рот]ка: листа два печатных, и того, я думаю, не выйд[ет]. Потрудитесь пробежать ее, и если она Вам не понравится, возьмите на себя труд дать мне знать и возвратить ее в самом скором времени, а я помещу в здешних журналах. Она еще теперь переписывается и в среду будет готова, а в субботу я отнесу ее в магазин Глазунова с просьбой переслать ее поскорее к Вам. Вас же уведомляю заранее для того, чтобы Вы, если заблагорассудите и найдете возможным исполнить мою просьбу, заблаговременно имели ее в виду для майской книжки. Если меня отпустят, то я [предполага]ю ехать в конце мая [или в] начале июня. Не одно леченье [имею] я в виду: на свободе я [по]пробую, не приведу ли в порядок [моего «Об]ломова», то есть всё, что написано. [О] продолжении я и думать пока [не] смею (частию потому, что не умею [п]родолжать, если начало не выработано окончательно, частию от старческой немощи), но так, однако, чтоб не запереть себе выхода во вторую часть. Скажите, будет ли это пригодно для «Вестника», если бы я обещал роман туда (заметьте, пожалуйста, это бы: я обещать не люблю, когда дело мною не кончено, то есть не люблю запродавать шкуры на живом медведе, да и Бог знает, какие могут случиться обстоятельства), то есть удовольствовались ли бы Вы, если б я приготовил первую часть без надежды на вторую? Однажды Вы мне дали знать, что Вы удовольствовались бы и этим, но только чтобы всё написанное мною было закруглено как вещь конченная. А мне бы этого не хотелось: я не отчаиваюсь черкнуть когда-нибудь и еще, хотя чувствую, что эта надежда очень неверна, но я столько раз обманывался в хорошем, что считаю себя немного вправе обмануться и в дурном. Поэтому мне хотелось бы знать, будет ли для Вас одно и то же — поместить совершенно конченную вещь или то же самое, только в[виде первой] части, с воз[можностию когда]-нибудь продолже[ния? Если как]-нибудь случится у [Вас свобод]ная минута, я буду [ожидать] благосклонного уведом[ления] на случай, если б перва[я часть] поспела и если б я р[ешился] печатать ее у Вас. А [знаете] ли, какие толки, еще не[зная] ничего, поднялись здесь в [некото]рых литературных уго[лках]: уж говорят, что я и кон[чил] роман и даже послал к В[ам], что уж и денег неслыхан[ную] кучу получил, и даже негоду[ют], зачем это мне достались [деньги] и т. п. А всё Григорович: [он] побывал как-то у меня [и я] прочел ему сцены две из дав[но] написанных, а он вообразил, что написано всё, и произвел слухи. Но это негодование уже показывает, чего мне надо ждать от петерб[ургской] критики, когда появится не говорю уже роман — не там, а даже когда выйдет в свет мое путешествие. Теперь мне более, нежели кому-нибудь, приходится жалеть, что в Вашем журнале нет отдела критики, где бы можно было Вашему сотруднику рассчитывать на справедливую защиту против недобросовестной критики. Особенно легко напасть на мои записки: там я не спроста, как думают, а умышленно, иногда даже с трудом, избегал фактической стороны и ловил только артистическую, потому что писал для большинства, а не для акад[емиков]. И этого не хотят понять — с умыслом или без умысла, не знаю.
