В Исландии никогда не бывает весны. Над заснеженными горами встает солнце первого летнего дня,[1] и пробирающий до костей вихрь кажется еще злее, чем пронизывающий ветер, что дует здесь зимой, – ведь люди так много ждут от этого дня. Уже проклюнулись первые травяные иголочки, прилетели золотистые ржанки и красноножки. Радостный, предвещающий теплые дни щебет ржанки так созвучен первому дню лета. Люди готовят удобрения для сада, дорога уже не скована льдом, стала рыхлой и потемнела. Цвет месяца харпы[2] – изжелта-заплесневелый. Прошлогодние пучки огородного щавеля одеревенели, дети и ветер согнули его и поломали. Из-под его корней пробиваются зеленые листочки. На каменистом холме сквозь стебли сухой травы проглядывает мшистая желто-зеленая кочка. Из садиков доносится запах навоза.
Пролетают птицы, чаще всего парами. На лету меняются местами: та, что была сзади, летит теперь впереди, вот они уже рядом, потом правая перелетает налево, и обе быстро-быстро машут крылышками. Слышно, как эти маленькие пташки что-то кричат друг другу. Улица полна летних звуков, дети гоняют на велосипедах или бегают за мячом, а ведь впереди еще скерпла,[3] зачастую самый холодный месяц года, когда с севера Исландию сжимают в объятиях полярные льды. Первый день лета нередко застает здесь снега и ветры, и тогда летние напевы о птичках, травах и цветах стихают сами собой.
Маленький мальчик ждет, когда мама придет за ним в этот чудесный летний денек. Никто на свете не сравнится с его мамой, другие люди кажутся ему попросту злыми и некрасивыми.
– Ауслаукур, дружочек, надень варежки, – кричат ему, но мальчик не отзывается, он мрачно привалился к стене дома и не спускает глаз с дороги. Все дети уже разошлись по домам, всех уже разобрали, остался он один. Воспитательницы детской площадки тоже ушли, кроме Гвюдни, она ждет, потому что ждет он. Гвюдни не в духе.
– Когда же она придет, эта женщина, вечно сиди тут из-за нее, – ворчит она себе под нос.
Наконец женщина появляется, и Ауслаукур стремительно бежит ей навстречу. Она целует его в спрашивает:
– Ты уже попрощался с Гвюдни?
– Нет, я не желаю с ней прощаться, – бормочет мальчик. Они идут к Гвюдни.
– Ну, как он себя вел? – спрашивает мать воспитательницу.
– Споено, – отвечает Гвюдни.
– А как с тем? – спрашивает мать.
– Точно не знаю, но думаю, что как всегда. Мать мальчика качает головой:
– Ума не приложу, что делать. В деревне никто не захочет с ним возиться, пока он от этого не отучится.
– Это пройдет, – успокаивает Гвюдни. – Хуже, что он ужасно дичится чужих. И совсем не слушается. Хотя мы стараемся быть с ним как можно ласковее.
Они уходят. Мальчик крепко держит маму за руку.
– Куда мы идем, мама?
– Домой.
– Куда домой?
– К нам домой, туда, где мы спали эту ночь.
– Я хочу жить вместе с папой.
– Когда мы придем домой, я тебе кое-что дам, – говорит она.
– Что? Мамочка, дай сейчас!
– Нет, не сейчас, ты получишь это, когда мы придем к себе наверх, если будешь хорошим мальчиком, – говорит она.
Они идут холодным летним днем, хотя день совсем не летний, и даже не весенний.
– Послушай, как поют птицы, – говорит она. – Они уже прилетели из-за океана.
Оба останавливаются и слушают пение птиц, а потом идут дальше.
– Скоро ты поедешь в деревню, если будешь хорошим мальчиком.
– Я хороший мальчик, – возражает он.
– Нет, потому что ты писаешь в штанишки. А ведь ты уже большой. Но если ты не перестанешь этого делать, я не смогу. отправить тебя в деревню. А там знаешь как хорошо! Там есть телята, и коровы, и много-много маленьких ягняток.
– Я не хочу в деревню, – отвечает Ауслаукур. – Лучше я поеду к папе.
– Когда мама была маленькая, она каждое лето ездила в деревню и кормила там курочек. Цып-цып, говорила она, и они «слетались к ней со всех сторон, когда она выносила им еду.
– А ты тоже поедешь со мной в деревню? – спрашивает он.
– Мама приедет попозже тебя навестить, – отвечает она.
– Я не. хочу в деревню, я лучше останусь с тобой, – говорит он. – И я не хочу жить там, где мы сейчас живем, я хочу вместе с папой.
– Ты уже большой мальчик и должен понять, что маме надо работать, иначе тебе нечего будет кушать, негде будет жить и не во что одеться.
– Ну и пусть.
– Неужели тебе приятно, когда другие дети дразнят тебя за то, что ты делаешь в штанишки? Почему ты никогда не просишься?
– Я стесняюсь, – говорит он.
– По-твоему, лучше, чтобы над тобой смеялись?
– И пусть смеются, – отвечает мальчик, глотая слезы.
Они приходят домой, в то место, которое называется их домом, но это вовсе не их дом, ведь папа здесь не живет. Его гладят по головке, говорят с ним ласково, но все равно эти люди кажутся ему одинаково плохими, и он никого из них не хочет знать. И в деревню он тоже не поедет. Почему его мама должна работать больше других мам, почему она не может быть просто его мамой, и все?
Его чисто вымыли и уложили спать, а он стоит в своей кроватке и смотрит в окно на лето, которое не то что летом, даже весной не назовешь, хотя вечера уже давно светлые и кажутся еще светлее оттого, что кругом голо, и где-то там есть деревня с телятами и маленькими ягнятками. а рядом только чужие люди, которые гладят тебя по головке, хотя нисколько тебя не любят. И он снова и снова дает себе страстную клятву: никогда он не поедет в деревню и будет писать в штанишки до тех пор, пока всем не опротивеет, кроме мамы и папы.
